Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Дед Матвей отчаянно махнул: э-э, пусть балаболит, тут уж ничего не поделать, тем более, повод уважительный, как в таком случае отказать женщине?

Анисья Петровна задумалась на мгновение:

— Да, много разного в жизни было, попоездили, поколесили с Матюшей моим.

— Кхе-кхе. Потому и колесили, что ты меня подталкивала, за деньгами гналась.

— Я-то за деньгами? Э-эх! А вообще поначалу было такое, — призналась Анисья Петровна. — Думаю, чего моему мужу сидеть дома, досидится, что всей семьей голые пятки будем чесать.

— А я разве сидел? Я работал участковым, день и ночь на ногах, то одно приключилось, то другое…

— Знаю, знаю, как работал. — Анисья Петровна подняла указательный палец: — В Разбавино уедет, в чайную зайдет и милуется с буфетчицей Лизкой.

— Кхе-кхе. Ну, даешь, жена, так даешь! — Дед Матвей покачал головой: — Ты бы людей хоть постеснялась.

— А чего мне их стесняться, они свои. Я ведь истину глаголю, верно?

— Истину, но далекую. Кхе-кхе. В чайной-то районной я всего-то один раз и был, и не Лизка там буфетчицей была, а Гербария.

— Гербария? Какая Гербария? Во-о! Во-о! — подхватила Анисья Петровна. — Я и говорю про то, что в районной чайной любезничал с Гербарией, а мне, когда приезжал, рассказывал о бандитах. Какая разница, Лизка ли, Гербария ли, главное — был кто-то. А я дни и ночи жди, когда мой муж вернется и приголубит. Я решительно сказала: пусть едет куда-нибудь и зарабатывает деньги.

— Я и укатил.

— Так ты только этого и ждал, я же знаю тебя, ты как тот мартовский кот, все глазами по бабам шарил.

— Я? По бабам? Бог с тобой, Анисья! Да у меня окромя тебя во всей жизни никого не было.

— Не было? А Гербария?

— Ну даешь, Анисья!

— Хорошо, — Анисья Петровна выдохнула. — Сейчас я тебе другое имя назову.

— Назови, назови.

— И назову! Зойка-Болтанка тебе о чем-нибудь говорит?

— Зойка-Болтанка? Да то же тумба тумбой была, три мужика одновременно обнять не могли. Тоже мне, нашла бабу!

— А тебе все худых подавай, как я, да?

Дед Матвей усмехнулся:

— Мне теперь хоть какую ищи — все равно эффекта мало.

— Э-эх, — Анисья Петровна осуждающе посмотрела на мужа, — срамник ты несчастный!

— Не я — ты меня к тому подвела.

— Ладно, молчи уж. — Анисья Петровна выдержала паузу. — Да, так вот мой Матюша уехал, а я тут одна с ребятней осталась, а у нас их было уже трое. Я работала свинаркой, туда восемь километров, на свинарник, и обратно восемь. Успеваю только бегать. А время, сами понимаете, трудное, послевоенное, каждая кроха на учете. Прихожу, а дитенки мои исть просят, ручонками тянутся ко мне. Что дать? Хоть себя им запихивай в рот. А завфермой был Дымов, боров здоровущий, глаза у него заплывшие; такое впечатление, только и знает, что спит да спит, есть такой сорт людей. Видит, у меня трудное положение и мужика нет рядом, уехал на заработки, этакой лисой ко мне: хочешь, подсоблю, денег дам, чего хочешь, говори? Я ему: ничего от тебя не надо, одно прошу — не приставай, и так противно жить. А он все равно лип.

— Кхе-кхе. А ты мне этого раньше не рассказывала, — перебил жену дед Матвей.

— Я тебе, милый, много кой-чего не рассказывала, жалела. Я бы коль все рассказала, у тебя давно волосы выпали, а так с чубом еще, хоть, правда, и жиденьким.

— Ну-ну.

— А коль так, слушай дальше. Завфермой Дымову я и говорю: неси пуд муки, пуд пшеницы, ну и еще разного по мелочи, тогда и сговор будет. И время и место встречи назначила.

Дед Матвей все больше и больше тянул шею — по всей видимости, ему рассказ жены был не по душе.

Тетке же Ульяне Дымов тотчас напомнил Прокина и случай с крышей Варвары Пестовой.

— Ну и вот приходит Дымов, наодеколонился, начепурился. Куда продукты доставлять, спрашивает. Домой мне, говорю. Хорошо, сейчас будет сделано, отвечает. И ушел. Я к себе иду. Но перед тем захожу к новому участковому Кондрату-Бумажке. Он тогда Матюшу моего подменил. Матюша уехал, а он, значит, стал. Этакий законник был, по всякому пустяку справку просил, за то и прозвали Кондратом-Бумажкой. Прибегаю к Кондрату, объясняю: так, мол, и так, выручай, дети пухнут с голоду, есть хотят, а нечего, а вот у Дымова продуктов хоть отбавляй, он мне их по расписке хочет передать, желание у него такое. Нужен, в общем, государственный человек, то есть официальное лицо. Веду, значит, домой Кондрата. Приходим, а Дымов там уже, от него одеколоном несет, весь двор наш в одеколоне. Кондрат приближается к Дымову и спрашивает: продукты его? Тот отвечает: да. Кому предназначены, допытывается Кондрат. А вид-то, вид-то у него! Будто из Москвы следователь по особо важным делам. Дымов молчит, не знает, что говорить. Иногда глянет на меня. Я — никакого вида, дескать, сама ничего не пойму — шла, навстречу участковый, со мной и пришагал сюда. Кондрат повышает голос: кому предназначены продукты? Дымов тогда и выдай с испугу: вот ей, и в меня тычет пальцем, детворе ее подарок. А, подарок, говорит Кондрат, тогда иное дело. Подарок передайте Добриковой, принимает решение участковый, а вы, обращается к Дымову, со мной в сельсовет пойдемте, там оформим документ, чтоб потом никаких последствий. Они и пошли. А я, обрадованная, что все вышло по-моему, побежала кормить детей.

— Кхе-кхе. И все?

— Все.

— А что Дымов? Как он реагировал?

— Очень просто. Он ко мне: так и так, договор бы осуществить, а я ему… Уже все, говорю. Как все, удивленно на меня смотрит. Ты сделал подарок, заявляю, что это факт, в сельском Совете зарегистрирован документ. Не веришь? Сомневаешься? Можно сходить к участковому милиционеру Кондрату-Бумажке, тот подтвердит. Не пошел Дымов. Но зло, конечно же, затаил. Мстить мне начал. Я тогда быстро написала письмо Матюше, дождалась ответа и поехала к нему. А Дымов с носом остался, и поделом — страсть как ненавижу таких людей!

Дед Матвей вздохнул облегченно.

— Я помню, — заговорил он после этого, — ты приехала тогда какая-то взвинченная, не в себе.

— Поневоле взвинтишься, когда на руках у тебя три рта-огольца и все просят есть, — просто объяснила Анисья Петровна. Помолчав, положила себе на тарелку картофельного пюре, кусочек тушеной говядины и ломтик соленого огурца.

— Кхе-кхе, — просигналил Ванюхе дед Матвей.

Тот взял бутылку, разлил по стопкам:

— Чтоб не повторилось трудное прошлое!

— Не дай бог еще раз такое пережить! — произнесла жарко тетка Ульяна и пригубила водку.

— А как мы с Матюшей в Сибири жили — любо-дорого, — заговорила снова Анисья Петровна. — Артель охотничья, в артели этой восемь мужиков и я с детьми. Мужики крепкие, здоровенные все, а главное — прирожденные охотники. Я уж не знаю, как мой Матюша с ними мог соперничать. И деньги зарабатывал приличные. Я там деньгам не знала счету. Мужикам я была хорошей помощницей, артель мне за то выплачивала. Вот только с детворой… ну, маленького я при себе держала, а которые постарше… им и школу. Был вблизи небольшой интернат, сын и дочка там временно и жили. Раз в месяц я к ним наезжала с гостинцами, а Матюша проведывал, когда возвращался с очередной охоты. Ничего не скажу, время выпало золотое, хоть тоже нелегкое. Одна там была у нас беда: с продуктами. То их навезут — девать некуда, то нет и нет. Мужики злятся. На кого? На меня почему-то. Я у них, оказывается, и прачка, и, повариха, и нянька, и завскладом, и еще бог знает кто. А у мужиков забота одна: ружье в руки, патроны, провиант в рюкзак — и шарят глазами по тайге. Не скажу, что дело простое, иначе бы не платили большие деньги. Вот именно. Мужики нашей артели, других тоже даже иностранную валюту государству добывали. Меха куда наши отправляются? Во-о, за границу, правильно. Вот и обидно: инвалюта государству идет, а продукты охотникам выделяют ерундовенькие. Уж после, правда, стало известно, что государство тут ни при чем, там шайка промышляла во главе с каким-то типом, наподобие нашего Дымова. А до этого… Однажды приезжаю на лошади в поселок, где продукты нам выписывали, у склада — очередь и шум. Лошадь к коновязи привязала, а сама в глубь толпы: хочу понять, что за шум. Пробралась на самую передовую, значит, ухо выставила, слушаю. Говорят: продуктов нынче не привезли, привезут завтра, на следующий день и приезжайте. Я тогда и спрашиваю: а какие продукты? Обыкновенные, отвечают, такие, какие возили и раньше. Раньше, говорю, возили плохие, не продукты — дерьмо, нельзя такими охотников кормить. Так и заявляю. Ко мне вдруг подкатывает, как бильярдный шар, этакий нервный мужичок: вы кто такая? Из артели «Меткий стрелок», говорю, Анисья Добрикова, аль про такую не слыхали? Слыхать вроде слыхали, да ей рукой помахали, сказал нервный мужичок и хохотнул самодовольно — рад был, что складно у него вышло. Ну, думаю, погоди, сейчас ты у меня схлопочешь! И спрашиваю у него: вы, простите, кто по должности? Я, переспрашивает он, я — уполномоченный РИКа. Вы, заявляю, не уполномоченный, к сожалению, вы наполовину обмоченный. Как это, не поймет он. А вот так — и объясняю: поп когда его крестил, мочой лошадиной обрызгивать стал, чтоб умнее, значит, был, да, надо же, мочи не хватило, кончилась неожиданно. Вот и выходит: наполовину обмоченный. Вокруг сразу смех. И тут один худенький ко мне подходит и сказывает: пройдемте, гражданочка. Что такое — спрашиваю. — На каком основании? Видите ли, оскорбление личности. Так и заявляет. Нашли личность. Но забрать меня забрали. Потом серьезное дело было, едва в тюрьму не угодила, чудом наказания избежала. И опять же мужики из нашей артели выручили, сказывали, к высокому начальству письмо писали, чтоб посодействовало.