Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

— И что тут охранять? — снова, будто сам себя, удивленно спросил Котов, на которого затянувшаяся непогода нагоняла тоску.

— Е-есть… — таинственно сказал охранник, загадочно улыбнувшись плотно сомкнутым тонкогубым ртом.

— Не тяни резину, папаша, говори, что охраняешь… — Котов закурил. Предложил Гоголеву, но тот отказался:

— Не курим…

— Одобряю… — сказал Котов, затягиваясь и пристально вглядываясь в дорогу.

Дождь лил отвесной стеной. Вода толстым пенящимся слоем текла с асфальта к обочинам, отлетая от колес, дробно стучала в днище машины.

— Электростанцию тута строють… — сказал Гоголев. — Народу много… Строителей… А мы неосторожников охраняем… Они тоже строють… Дома…

— Кого, кого?! — удивился Котов.

— Неосторожников… Больше все ваш брат, шофера… Кто людей задавил по неосторожности али пьянке… Их и прозвали — неосторожники…

У Котова похолодело в груди. Он вспомнил вдруг, как две недели назад с обочины под колеса его КамАЗа метнулась за красным мячом девчонка лет восьми.

Ах, как он крутанул баранкой! Такого кренделя выдал, упаси Бог! Но девчушку не задел…

Мурашки пробежали у него по спине от воспоминаний.

«Я Котов! Котов я! — кричало все в нем, когда он понял, что пронесло, что девочка невредима. — Котов я! Не может такого быть, чтобы я задавил человека! Голубя сшибешь, курицу, а то и кошку, ох как скребанет по сердцу… А тут человека… Котов я! Котов!..» — кричал он в душе, словно пытаясь удостовериться, что он, водитель Васька Котов, молодой и везучий, перед людьми чист и не в долгу.

— Сколько их там? Неосторожников-то? — спросил он вдруг охрипшим голосом.

— Е-есть… — сказал Гоголев печально.

— Ах ты мать честная! — сокрушенно воскликнул Котов. — Сколько загубленных душ!.. Эх-хе-хе!.. Тоску ты нагнал на меня, папаша… Неосторожники, говоришь… Да-а… Несладко… Дома, говоришь, строят… Это хорошо… Доброе дело… Но все же — несвобода… Хотя справедливо… Не должен человек после такого свободой пользоваться… Не имеет права…

Гоголев порывался что-то сказать, но не решался.

— Эх, Котов, Котов… — тихо сказал водитель. — И в тебе потенциальный неосторожник сидит как невылупившийся курчонок в яйце. Помню я про это, папаша, помню…

Котов умолк, и некоторое время они ехали молча.

— А там ничего им… — сказал вдруг Гоголев, пожалев водителя. — Ничего…

— Эх, папаша… Ничего, говоришь? Свобода, она ведь что? Все это, понимаешь, все! Шибко я люблю свободу!.. Без нее жизнь не в жизнь…

— А че она, свобода? — спросил Гоголев. — Отработал — да на боковую… А что делать? А?.. А то еще напьются да почнут куражиться… К чему это?..

— Не то говоришь, папаша, — строго сказал Котов, — явное не то… Неосторожник ты в этом деле…

Гоголев ухмыльнулся и нервно потянул длинным красным носом.

— Вот поглядь, — обратился он к водителю, — смастрячил один…

Гоголев развернул тряпицу, протер ею поверхность прямоугольного предмета и повернул к Котову мастерски выполненную, с очень высоким рельефом, гравюру на дереве, искусно тонированную и покрытую нитролаком. Русский витязь, в полной сброе, верхом на коне, смотрел вдаль. Лицо воина настороженное, тревожное. Правая рука на рукояти меча, левая держит повод. Резьба была выполнена тонко, с мельчайшими деталями и штрихами, что придавало картине очень живой, выразительный вид.

— Вот это да! — воскликнул Котов. — Да это же чудо искусства!.. И знаешь ли ты, папаша, что держишь в руках?!

— Оно конечно, думаю… — важно заговорил Гоголев, — зачем ему такая красота?.. Пущай, думаю, у мене в хате украсить… Дак взял у него… Еще зробит… Неосторожнику необязательно… Обойдется… — Гоголев говорил это с чувством, торопливо, туда-сюда поворачивая картину, наклоняя голову к плечу и любуясь. Гладко как… — Он погладил корявой рукой лакированную поверхность. — Полирнул… Надо же!..

Котов как-то отупело глянул на пассажира, потом резко крутанул баранку и остановил КамАЗ у обочины.

— Дай-ка посмотреть! — сказал Котов и почти выдернул картину из рук охранника.

Он долго вертел картину в руках. То так повернет, то эдак, то понюхает, то к самым глазам поднесет…

— Кто сделал? — тихо спросил Котов.

— Да один там… По первому году… Мальчонку сшиб… Убивался первое время… Теперя ничаво… Резал все ножом доску, колдовал… Гляжу — чудно выходит… Забрал я у него… Пустое ему… Зачем?..

Котов помрачнел и, держа картину перед собой словно молитвенник, строго сказал:

— Ты это мне брось! Знаешь, что это такое? — он кивнул на картину. — Думаешь, просто резьба по дереву, украшение на стенку? Не-е-ет, брат!

— А что еще, как не ето? — засуетился Гоголев.

Котов грозно сверкнул выпуклыми глазами:

— Не ето, Гоголев, не ето! Свобода это! Вот что! Свобода, понял?! Суконная твоя душа… Как звать парня-то?.. Художника звать как?

— А поди запомни их… Сяргеем, мабуть…

— Сергей, говоришь… Эх ты, папаша, душа твоя необразованная… Разве можно у человека забирать свободу, когда он волю потерял?.. Случилась беда, что тут поделаешь… Но душа у человека свободная… Вот какая она, душа-то, — он потряс картиной, — творит она… Котов я! Понимаешь? Котов! И пока я есть я — не могу допустить такого… Понимаешь, батя?! Второе несчастье получается… Я ведь тоже резчик, хотя и шоферюга… Понимаю это дело… Скажи вот, батя… Серега возмущался при изъятии у него произведения искусства или?..

Гоголев молчал.

— Видишь ли, батя… — сказал Котов задумчиво. — Сложно все это… Художник рад, когда его детище уходит к людям… Но к людям, понимаешь?.. И душа его должна остыть… Жалко поначалу… По себе знаю… Атмосферу особую создает картина… Даже и не скажешь… Волнует… Радость какую-то дает… Это — свобода… Сереге картина теперь нужнее, чем тебе… Понимаешь?.. Свет в душе… А ты реквизировал… Искусство не присваивают, его получают в дар… Да-а… Молчишь, стало быть?.. — Котов вернул картину охраннику. — Высадил бы я тебя тут, в грозу, но жестокости не обучен… Сиди уж…

Котов медленно тронул с места и, развернув КамАЗ, помчал назад.

Гоголев сидел с вытянутым, одеревеневшим лицом. Затем спросил как-то вкрадчиво, дрогнувшим голосом:

— Возвертать?

— Возвертать, — сказал Котов мягко и, помолчав, добавил: — Ты не волнуйся, папаша. Вернем картину, доставлю тебя до хаты в лучшем виде… Не боись, все будет по-честному…

КамАЗ вихрем несся по залитой дождем дороге, взметая мощные буруны брызг, а в небе все крутилась и мглела непогода, и красные штыки молний вонзались в щемяще-сиротливую, исхлестанную дождями землю…

Егоров испуганно сел на койке, нащупал пульс.

«О, подлое!.. — про себя и со слезой сказал он. — Разве это сердце?! Как старые шлепанцы об пол… Шлеп, шлеп… Лягушка, а не сердце…»