Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

«До чего ж обидно, мама родная… До чего ж обидно… Жить бы только да жить…»

И тут он представил жену, детей в каком-то вначале тупом безразличии, а затем с чувством смущенного извинения, мол, остаетесь жить, а я… не обессудьте, дорогие… И все же пересиливало безразличие… Жена и дети отходили куда-то вдаль, чужие ему, остающиеся в жизни… И сникало в нем чувство ответственности за них, и, пожалуй, только брезжило где-то в подсознании спокойствие, что они будут жить и о них вполне, может, заботу проявят… В такие минуты он думал, что Советская власть — хорошая власть. А раньше, сколько об этом ни кричали, и ни призывали лозунги, как-то не трогало… Видать, и рыба вспоминает, что вода хороша, когда на крючке в воздухе зателепается…

Он посидел немного, и ему стало казаться, что тело теплеет. Тогда он встал, вынул из тумбочки бутылку водки, из которой было отпито около трети, и, бережно сняв с графина стакан, налил себе больше половины.

«Может, полегчает…» — подумал Егоров и медленно, почти не ощущая вкуса, водки, выпил. Осторожно ступая, прошел к кровати и лег…

Утром из общежития главному инженеру АЭС Алимову позвонила вахтерша и, всхлипывая, сообщила, что в тридцатой комнате новенький помер… Ночью, видать… Лежит, говорит, скочурюбился. Никто его не трогает — и войти боятся… Дело все же смертельное… И страшно к мертвецу… А волосы у него какие-то неживые, будто парик налепленный…

Алимов со своим замом, а также Удодов, заместитель Егорова, сели в «газик» и помчались к общежитию. Вахтерша плакала:

— Боюсь я туда…

Комната была незаперта. Сосед Егорова был уже на работе. Это он и сообщил о его смерти вахтерше и в милицию. Лежит, говорит, как-то неестественно. То в это время уже вставши был да и покуривал себе. А тут застыл в неподвижности…

Вошли в комнату.

— Готов парень, — сказал Алимов своему заму, растерянно моргая.

Вбежала жена Алимова, детский врач. Тонким дрожащим голосом прокричала:

— Что же это получается, ребята?! Умер парень…

Она начала было по-деревенскому голосить, но тут же спохватилась и испуганно замолкла.

Главного инженера Алимова мучила теперь не только эта неожиданная смерть Егорова, но и то, что он снова остался один на один со своим замом. Он его ненавидел откровенной лютой ненавистью за то, что тот опытнее, за то, что умеет правильно и быстро принимать решения, и самое главное за то, что готов всем этим своим уменьем поделиться с ним, Алимовым.

«Снова один на один…» — подумал он, и его вдруг заполнила злость на покойника, раздражительная злость, что не оправдал надежд.

— Не надо было брать его… Я же тебе говорила, что он нахватался радиации и болен, — прошипела Алимова мужу. — Вечно не слушаешься…

— Заткнись! — прошипел он в ответ.

Алимов дал команду Удодову взять пару человек из цеха и подготовить тело к транспортировке в райцентровский морг. Свой еще не успели построить.

Удодов сказал:

— Есть!

Вслед за тем хотел сказать еще что-то, но не успел. Во время обычной для него паузы Алимов с замом вскочили в «газик», хлопнула дверца, и они умчали.

Удодов вернулся к покойнику.

«Вот она жизнь, — думал он, — от одной бутылки… Окочуриться… Видано ль дело?.. Инфаркт, видать, миокарда… И лежит-то как, сердешный… Давай лягем поудобнее…»

Удодов попытался приподнять и повернуть покойника, но тело оказалось неподъемным.

«Заформовался… — подумал Удодов. — Ишь, сердешный… И пятна… Труповые… По всему телу… Да-а… Туши лампу… Однако… Что-то надо делать…»

В это время подошли двое из реакторного цеха с куском мешковины.

— Машина внизу, — сказал один из них, рыжий и тощий.

— И что ты, родимец, такой тощой? — спросил Удодов рыжего.

— Видать, солитер во мне, — ответил тот. — Аппетит зверский…

— Ну ладно… Солитер… так солитер… Постелили… Положили… Понесли…

— И отчего трупы такие тяжелые? — спросил рыжий, когда они втроем с ношею в руках спускались по лестнице.

— Отчего?.. Труп, он есть труп… — сказал Удодов. — Трупы, они все тяжелые, когда только умирают…

— Будто ты уж и знаешь, какие бывают трупы…

— Знаю… Говорят тебе…

В райцентровском морге Удодов выпросил у анатома разрешение присутствовать на вскрытии.

— В обморок не упадете?

— Как говорится… Нет…

— Вы представитель атомной станции?

— Так сказать… Он и есть…

Удодов держался молодцом. Казалось, он всю жизнь только и делал, что присутствовал на вскрытии умерших. А этот был особенный труп, так сказать, собственного начальника…

Когда анатом извлек сердце Егорова, Удодов заволновался. Что-что, а уж человеческое сердце он видел впервые за сорок два года жизни. Оно было в толстом мешке жира. Удалив жир и помолчав немного, препаратор решительно произнес:

— Множественный инфаркт… И обратите внимание — сосуды легких хрупкие, как яичная скорлупа… Пневмосклероз… Непонятно, как он дышал…

По завершении вскрытия Удодов долго еще вместе с санитаркой обмывал и одевал тело усопшего…

— Сколько уж покойников обмыла, — сокрушалась та, — а такого жирного изнутрей чтобы, так этот первый… И невелик будто человек, и нетолст с виду… — И вдруг осеклась: — Господи! Да что же это такое делается на свете?! За что-о?..

Удодов терпеливо и старательно делал малоприятное дело и дивился, откуда в нем такая умиротворенность сейчас, спокойствие духа. Прибрал человека. Для того света, так сказать, подготовил, а на душе зорьки пырхают… И хорошо, как-то странно хорошо…

Покончив со всем и захватив справку о результатах вскрытия, он вышел на улицу. Было уже темно и звездно. А он все думал: «Как же это?.. Отчего все это?.. Сердце в жиру… Обыкновенный шмат мяса… И жизнь… И смерть…»

И он всеми фибрами души своей вдруг остро ощутил жизнь.

Парушев устал от поиска шумов. Уши ощущали еще нажатие прохладной шайбы слухача, приваренной к длинному тонкому стержню и похожему на медицинский стетоскоп, которым прослушивают легкие и сердце больного. Прут слухача приставлялся к корпусу механизма, и по нему к уху бежал напряженный, но ясный воющий звук работающего насоса или двигателя. И на этом чистом шумовом фоне Парушев пытался уловить поскребывания, скрипы, стуки, пронзительные нервные взвизгивания — словом, все то, что могло послужить причиной повышенной шумности.

С пониманием думал он теперь и о Винтове, своем старшем мастере, который до него на ходовых испытаниях безуспешно проделал такую же работу. Со стыдом вспомнил о своем затаенном тогда раздражении против него (не оправдал надежд) и очень жалел, что Винтова нет сейчас рядом. Одна голова хорошо, а две лучше…

Парушев ходил по отсекам, не расставаясь со слухачом и маленьким черным приборчиком с показывающей белой шкалой и чутко вздрагивающей стрелкой. Это был инерционный виброщуп, на который он здорово уповал, надеясь, что его прибор точнее корабельного, который, по его мнению, завышал показания…