Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

Это ощущение радости, полноты жизни, уверенности он называл простыми словами: «как дома».

Да, он шел не просто на завод, а будто к себе домой, к заботливой и строгой жене своей Рите, встречающей его молча, ласковыми пытливыми глазами всматриваясь и как бы заново каждый раз узнавая его. А он с, теплым чувством на душе понимал, что она с радостным изумлением в каждый приход словно бы открывает его для себя, сознавая, что он есть, есть у нее: работящий, трезвый, надежный. И дети смущенно улыбались, завидев отца. И он чувствовал их любовь…

«Как дома…» — прекрасное это чувство. И ласковые, густо пропахшие соляркой корабли подплава открывали перед ним свои люки, впуская в ждущие его помощи отсеки, и океанские гиганты-сухогрузы, гулко ухающие в трюмах тягучими, затухающими многоголосым эхом звуками, и доверчиво притихшие перед ним дизельные и турбинные отсеки в ожидании, что он вылечит, вернет к жизни… Да, он был желанным и необходимым тут. «Как дома…» И радостное ощущение полноты жизни и нужности своей, окрыляющее душу, не покидало его долгие годы.

Все бы шло и дальше хорошо, если бы не эти странные шумы, которые как бы сбили Винтова с налаженного темпа жизни, да еще неожиданное задание Парушева, который поручил Винтову руководить модернизацией нового корабля-атомохода… Вся беда в том, что Парушев однажды безоговорочно поверил во всесилие Винтова, не заметив, что тот подошел к своему пределу. С этого, видать, все и пошло…

Работа на атомоходе предстояла сложная. Надо было выгрузить парогенераторы с правого и левого бортов и произвести сложный монтаж оборудования.

Винтов ночью один пролез прежде всего по тем отсекам, которые хоть чем-то напоминали ему старые корабли. Впервые испугался незнакомых запахов. Жадные умелые руки его ощупывали и не находили привычных очертаний механизмов и труб, и понял он тогда, что ничего здесь не знает, как слепой ползает, натыкаясь на чужое, что выучить такой сложный проект ему уже не под силу. Это все равно что жизнь начать заново. А куда ее начинать, если у него пятеро детей, всех надо выучить, поставить на ноги. А лет ему немало — сорок семь…

Реакторный отсек Винтов обходил с командиром группы. Тот был предупредителен и вежлив. Терпеливо, до мельчайших подробностей растолковывал Винтову атомные премудрости, поняв, что перед ним новичок. Винтов был смущен, слушал очень внимательно, голова его быстро переполнялась новыми сведениями и стала болеть, потому что многое он не понимал, спрашивать стеснялся, ибо видел, чувствовал: за знаниями командира группы стоят годы учебы и труда и что с наскоку тут ничего не возьмешь… И вдруг вспомнил, что не смог недавно помочь сыну, который спросил у него, что такое косинус «ФИ»…

«А тут сплошные косинусы…» — подумал Винтов.

Он почувствовал вдруг, как уплывает из-под ног старая понятная, привычная и успешная жизнь, это хорошее и уверенное «как дома». И так ему страшно и плохо сделалось. И он ощутил, что в душу к нему поселилась боль. Тягучая, как бы неуверенная и вроде раздумывающая — накрепко поселяться в душе Винтова или помучить недолго и уйти…

Но боль, похоже, уходить не собиралась. Да и не боль поначалу это была, а какая-то саднящая скованность души и сердца, холодящая оторопь от подступившего из глубины сознания надвинувшейся итоговой перемены в его жизни…

Да и что там говорить! Если все, чем занимался раньше Винтов, составляло как бы арифметику корабельного дела, то сейчас он столкнулся с его алгеброй и высшей математикой…

Потом они с командиром группы отбросили свинцовый люк и спустились в радиоактивную глухую темноту. Дрожащий луч фонаря рассеивался в глухом пространстве, высвечивая их бледные лица.

— Во время работы реактора тут горячо… Нейтроны, гамма-лучи… — глухим голосом сказал командир группы, и Винтову подумалось, что, если даже закричать, звук в этой спертой глухомани тона не повысит.

Духота. Тупой горячий воздух. В ряд вдоль борта — парогенераторы. В свете луча сияла сталь изогнутых излучинами контурных трубопроводов. Затем луч фонаря лезвием метнулся вдоль борта, высветив удлиненное, как гроб, пространство отсека.

Винтов смотрел на все это со странным смятенным чувством.

— Сложно как! сказал он вдруг каким-то чужим глуховатым голосом.

— Ничего сложного! с некоторым удивлением, но тоже глухим голосом откликнулся командир группы. — Здесь реализована гениальная идея. А все гениальное — просто…

Винтов подумал, что и раньше сложно бывало. Через год-два шли новые корабли. Но оторопи такой не было. С ходу брал быка за рога и одерживал верх. А теперь.

Но отказаться от нового дела сил у Винтова не нашлось. И стал он как бы в душе для самого себя халтурщиком. Где-то в чем-то таил, конечно, надежду: технологи подсобят, где-то, думал, везуха вытянет. Везучий ведь был он все эти нелегкие годы…

Но душа болела.

Тут еще Парушев неделю назад отправил его в моря на устранение шумов. А он вот не смог устранить. Шут его знает, в чем там дело. Шумность каждого механизма в отдельности, за качество которых он головой ручался, была в пределах нормы, а общий шумовой фон корабля в десятки раз превышал допустимый…

Тут надо уже было мыслить, знать теорию. А теорию Винтов не знал. Потому что был он практик.

Но душа болела. Тяжела душевная боль, и не каждый так просто выносит ее. Винтов не выдержал. Стал потихоньку пить. Облегчать душу. Как-то неожиданно и само пришло это к непьющему Винтову. А когда пришло, он понял, что это снимает напряжение, и не заметил, как втянулся…

Так, однажды пришел он в свою каморку на плавмастерской, как раз в тот день и час, когда надо было плавкран заказать для выгрузки парогенераторов, достал из сейфа канистру со спиртом, налил полстакана и залпом выпил. Только хмыкнул после и понюхал рукав.

Утомленного внутренними мучениями, его быстро разморило, он бросил голову на руки и, сидя за столом, уснул.

Проспал он и плавкран, и работу, и возвращение Парушева…

Вернувшись с испытаний, Парушев первым делом пошел к атомоходу, посмотреть, как идут работы. Он и Винтова с собой не взял только потому, чтобы на новом корабле справно шла работа. А работа, оказывается, не шла. Винтова на месте не было… Плавкран не заказан, бригады рабочих простаивали.

Озабоченный, Парушев прошел по кораблю, поговорил со слесарями, пытался узнать, куда подевался Винтов, но никто не знал. В цехе нет, а куда ушел, не сказывал.

Парушев обошел цех, позвонил Винтову домой. Но нигде не было. Тогда он, обеспокоенный, смутно предчувствуя неладное, пошел на плавбазу и далее на плавмастерскую. Там он и нашел своего старшего мастера. Тот сладко спал, сидя за металлическим, приваренным к палубе письменным столом. Богатырскому храпу вторил дребезжащий звук неплотно приклепанного листа переборки каюты. Лицо Винтова раскраснелось и припухло.