Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

— Надо же! Не дозвонился-таки…

Порою он подходил к Белецкому, некоторое время в нерешительности стоял молча, бесцеремонно рассматривая его как некую этнографическую редкость, и потом вежливо спрашивал:

— Ну, как ваши атомные станции?

— Ничего… Крутятся… — отвечал Белецкий, думая при этом, что его взаимоотношения со старыми главспецами далеки от совершенства. И неудивительно. Он и они — две разные эпохи. Налаживание контакта дело непростое. Торопить же события не следует.

Главспец по внешним электрическим соединениям восьмидесятидвухлетний Гавриилов, которого Белецкий собирался привлечь в ближайшее время к анализу нового проекта, имел пергаментную кожу лица и очень ясные голубые глаза. Он плоховато слышал, говорил громко и звонко, быстро возбуждаясь и переходя на крик. Сидел за своим полированным столом, вытянув перед собой много поработавшие жилистые руки, и все о чем-то думал. Иногда брал том технического проекта какой-нибудь ГЭС и долго смотрел на схему электросоединений, не переворачивая и не двигая ее.

Он никому не звонил, ему тоже почти не звонили.

Как-то он подошел к Белецкому в середине рабочего дня и в упор спросил:

— Скажите, ваш атом не опасен?

— Смотря с какой стороны посмотреть, Федот Федотович…

— А?! — воскликнул Гавриилов, приставив к уху сухую жилистую ладонь.

— Нет, говорю! — крикнул Белецкий.

— Понял… Спасибо… Лет пятьдесят назад я пил с наркомом чай в Ташкенте… Там геологи рядом жили. Уран искали…

— Нашли?

— А?! Говорите громче…

— Уран, говорю, нашли?!

— Ах, да-да… Не знаю…

Белецкий испытывал постоянное чувство неловкости перед сотрудниками отдела за свой зычный голос. Говорил он по телефону действительно очень громко (привычка работника шумных производств), но поделать с собой ничего не мог.

Особенно был недоволен Белецким партгрупорг Ефим Мокович Швацкий, человек тоже пожилой и нездоровый. После перенесенного инсульта он ходил, опираясь на тонкую желтую, какую-то очень изящную палочку. Говорил с товарищами выразительным проникновенным голосом, как и подобает человеку его положения.

Во всем облике Ефима Моковича был даже какой-то артистизм.

На партгруппах, которые он собирал в последнее время излишне часто, с пафосом восклицал:

— Мы, товарищи, с трудом избавились от Ильи Ильича, этой иерихонской трубы… — Лицо Швацкого суровело, маленькие, налитые кровью черные глазки его многозначительно погладывали на собравшихся.

— Выгнали, что ли? — поняв намек, резко спросил Белецкий.

— Нет… Он сам перешел в другой отдел… — сказал Ефим Мокович, сильно покраснев. — Но теперь, к сожалению, умер… Во многом яркий был человек… Правда, товарищи?..

В ответ ему утвердительно закивали.

«Советуют сматываться, пока не поздно…» — усмехнувшись, подумал Белецкий.

— Но сейчас, товарищи, — продолжал Швацкий, — у нас положение не выправляется. Шумовой фон намного выше допустимого. И если пригласить технику безопасности и замерить прибором, то, я думаю, что выражу общее мнение, — он будет намного выше нормы… А если измерить содержание кислорода в воздухе, то и того не лучше будет… Товарищи, я не буду называть фамилии. Кто виноват, сам знает…

— Камень в мой огород? — спросил Белецкий. — Но позвольте! Содержание кислорода в воздухе не зависит от громкости моего голоса.

— Нет, зависит! — сказал Швацкий, снова сильно покраснев. — Растревоженный шумом человек потребляет больше кислорода. А значит, в комнате его остается меньше… Но я повторяю, товарищи, — виновные сами поймут… Я думаю, настанет время, и мы назовем фамилии нарушителей… Я прошу также подключиться к этому чрезвычайному, вопросу наш уважаемый профсоюз…

«Ну и дела!.. — сокрушенно думал Белецкий. — Хоть глушитель в глотку вставляй… Конечно… У них за многие годы сложились свои привычки, причуды… Жили себе смирно, старики, забот не знали, а я влез к ним со своим атомным беспокойством…»

Начальник отдела Косильников как-то после очередной партгруппы пригласил. Белецкого к себе. На этот раз он особенно торжественно сидел в своем жестком кресле с высокими подлокотниками и прямой спинкой. Розовое, с тонкими сизоватыми прожилками, остроносое лицо его было недобрым, и Белецкий понял, что разговор предстоит трудный.

Не глядя на Белецкого, Косильников сказал.

— Георгий Иванович… Я хочу вам сказать, что атомная тематика, которую вы единственный пока представляете в нашем отделе, далеко нам не светит… Вас навязали мне силой… Я, конечно, понимаю, что все это надо… Завтрашний день и так далее… Но вы, надеюсь, поняли, что мы здесь уже состарились на классической энергетике, и этот «дополнительный паек» нам совершенно ни к чему…

— Атомная энергетика — это уже сегодняшний день… — мягко заметил Белецкий. — Но в чем, собственно, дело?

— Я прошу, Георгий Иванович, все ваши дела вести тише… Меня на партгруппе не было, только из командировки, но Швацкий передал мне…

— Я стараюсь, но плохо выходит… — улыбнувшись, сказал Белецкий. — Хоть телефонную будку ставь… И все же мне кажется, что, если поднагрузить как следует мужиков, они зашумят не меньше моего, и все войдет в норму… Могу ли я привлекать главных специалистов к атомным делам? Хотя бы там, где ядерная тематика стыкуется с вашими, так сказать, классическими вопросами?

В глазах Косильникова метнулись было тени, обнажив на мгновение холодный стальной блеск, но он сдержался, ощутив вместе с тем в груди своей неприятное саднящее чувство от явной, как ему показалось, наглости нового заместителя. Но он все же был уверен, что все эти свалившиеся на него неудобства — ненадолго, сами собой, вероятнее всего, засохнут и отвалятся, как рыбья чешуя, ибо был убежден, что новомодная атомная линия в энергетике противоестественна самой душе Природы, да и душе человека. Он еще покажет себя, мирный атом, уже показал… Успокоенный несколько этой мыслью, Косильников мягче обычного сказал:

Конечно же! Ради бога!.. Например, Гавриилов. Прекрасный специалист по внешним электрическим связям…

Вскоре после беседы с Косильниковым Белецкий поручил Гавриилову проанализировать технический проект Вышнегорской атомной электростанции в части внешних электросоединений и обеспечения собственных нужд энергоблока.

Гавриилов густо покраснел, поблагодарил за доверие и с остервенением взялся за дело. Он горел, а не работал. Звонкий молодой голос, выкрики удивления то и дело взрывали густую тишину спертого отдельского объема. Его анализ был остроумен, неожидан, и Белецкий радостно удивлялся необычайной ясности и силе восьмидесятидвухлетнего мозга. Порою ему даже казалось, что перед ним не почтенный главный эксперт, а молодой энергичный инженер.