Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

Вначале Парушев стоял и оторопело глядел на своего лучшего мастера и ловил себя на странном чувстве: стыдно будить. В голове мелькали тревожные мысли: «Что стряслось?.. Никогда такого не было…»

Но вслед за тем, оценив позорную для его цеха ситуацию: не могут сдать готовый корабль из-за шумов, сорвали работы на атомоходе, — пришел в ярость, стал тормошить Винтова, а когда тот, полупроснувшись, оторвал отекшее лицо от столешницы и чужими, неузнающими вроде, чуть косящими виноватыми глазами глянул на Парушева, тот и вовсе вышел из себя.

Он схватил Винтова за плечи, поднял со стула, сильно толкнул к выходу, дал пинка. Тут же опомнился. Стыдно стало за свой гнев. Бросился к Винтову, подхватил его, поставил на ноги:

— Ну что ты?! Что ты натворил?!

— Я?

— Да, ты?!

— Я, Иванович, виноват… Казни меня, друг сердечный. Казни меня, гада, тудыт меня растудыт… Ничего… Ничего, Иванович… Все гениальное — просто!..

— Что просто?! — укоризненно спросил его Парушев, прошел с ним в рубку дежурного, вызвал машину и отправил Винтова домой спать…

Бывают в жизни человеческой времена, когда все идет наперекосяк. Так и у Парушева сейчас пошло. И у Винтова. У каждого свое, но каждому плохо. И хуже всего, когда тайное, непонятное портит человеку жизнь. Тут как раз такое и было. Непонятное превышение шумности корабля, непонятный, совсем не ко времени, срыв старшего мастера…

Но ведь все плохое в жизни всегда не ко времени. И все гениальное — просто…

На вечерней планерке у директора завода Василия Кузьмича Семакина Парушев получил отменный нагоняй.

В итоге директор сказал:

— Я, Михаил Иванович, не ожидал от тебя удара… А как прикажешь называть? Именно!.. Наотмашь саданул… Под дых… Срываешь сдачу корабля — раз! Срываешь работы по модернизации атомохода — два! Что прикажешь делать?..

— Будем искать причину повышенной шумности, — глухо сказал Парушев.

— Когда найдешь?

— За неделю, думаю, управимся.

— Неделя, и ни дня больше! — отрубил Семакин. — А что с Винтовым?

— Буду разбираться…

— Я думаю, здесь все ясно, — сказал директор. — На три месяца переведем его из мастеров в слесари третьего разряда…

— Но он же, как минимум, слесарь шестого разряда, мастер ведь — золотые руки, — возразил Парушев.

— Он у тебя нарушил трудовую и производственную дисциплину, сорвал работы на важном объекте, а ты в адвокаты к нему записался.

— У него пятеро детей, — виноватым голосом сказал Парушев.

— Детей мы в обиду не дадим, — сказал директор спокойно, — а его накажем. Все!

И стал Юрий Иванович Винтов простым рабочим. Отпросился он у Парушева на участок сборки запорных задвижек. Занимался теперь притиркой, шабровкой, гидроиспытаниями…

Вот дела! Вроде проще снаружи жизнь стала. И по обязанностям проще. А в душе неудобства прибавилось.

Несло от Винтова спиртным духом уже непрерывно. Но меры он не превышал. В душе у него к его прежним болям прибавилась еще обида на директора. Справно ведь работал он все эти долгие годы. Ничего не скажешь… А один раз споткнулся — и на тебе, удар со всей силы. Безжалостный, без учета гордости и самолюбия человека. Так, значит, да?..

Кабинет в цехе остался за Винтовым, потому что Парушев думал со временем все вернуть на круги своя.

Винтов в кабинете и подогревал себя спиртным, чтобы не просыхало и чтоб боль в душе умертвлять…

Но тут и жена его Рита впряглась против него в общую упряжку. Стала донимать попреками да скандалами, бранила за пьяное состояние души, за опущенность рук. Он же ей ничего не говорил про свою душевную сумятицу, а она лишь отчасти догадывалась, но согревающего сердечного внимания ее он не чувствовал и загнанность свою ощущал все больше.

И выходило у него, что надо было снять боль с души, чтобы душа не повредилась. А чем еще можно эту боль снять в его-то положении?..

Вот и закрылся он в один прекрасный день у себя в цеховом кабинете…

А Парушев все эти дни не уходил с корабля. Винтова к работе не привлекал, понимая его состояние. Направлял в отсеки лучших слесарей завода. Прокрутил с ними на швартовных испытаниях все механизмы. Десятки раз менял амортизаторы, подшипники, уплотнения. На многих механизмах шумность опустилась ниже нормы! Но когда попробовали выйти в океан, сразу стало ясно, что вся работа насмарку. Общая шумность корабля, неведомо как, снова подскочила выше дозволенного. Что тут делать? Просто беда. Вернулся корабль в завод…

Парушев пришел в цех, а там шум. Директор Семакин в цехе. Стоит возле двери кабинета старшего мастера Винтова, строго так стучит в нее и говорит:

— Юрий Иванович, откройте, прошу вас!

— А кто ты такой есть, просить меня?! — ехидно спрашивал из-за двери пьяный голос.

— Как кто?! — возмутился Семакин. — Я твой директор!

— Чхал я на твоего директора! — ответствовал голос из-за двери.

— Поговорите с ним, — сказал Семакин, увидев Парушева. — Он вас послушается… — И тут же горячо шепотом добавил: — Я же говорил вам, а вы все возражали!.. Мало мы ему всыпали!..

Парушев вплотную встал к двери и взялся за ручку.

— Винт, Юрка, открой, не дури! — сказал он требовательно, вглядываясь в щель двери и пытаясь разглядеть Винтова. Но разглядеть не смог.

— А кто ты такой есть? — спросил пьяный голос.

— Парушев я!

— Миша?! Эх ты, Миша! Дурья твоя башка! А я-то думал…

— Что же это наконец здесь происходит?! — не вытерпев, возмущенно, высоким тенором спросил директор Семакин. — Пьянчуга издевается над коллективом, а мы его уговариваем!

— Откройте сейчас же! — строго и нетерпеливо постучал в дверь директор.

— Чхал я на твое «откройте», понял?! — в голосе пьяного появилась нотка нетерпения, будто надоело ему слушать все эти разговоры.

— Он на меня чхал, слыхали? Я ему сейчас чхну! — Семакин как-то неожиданно для себя и других чуть слышно взвизгнул и, отойдя на два шага, с силой бросил свое восьмипудовое тело старого штангиста на хрупкую цеховую дверь, высадил замок, и дверь с грохотом отворилась.

Сильно пьяный Винтов встал из-за стола и, расплывшись в добрейшей улыбке и вежливо протянув директору руку, сказал:

— Все гениальное — просто, Василий Кузьмич!

— Полюбуйтесь на этого гения! — хмуро сказал Семакин.

На другой день утром Юрий Иванович Винтов, трезвый и хмурый, сидел в приемной директора завода и ждал своей участи. Ему предложили написать подробную объяснительную. Он долго сидел над чистым листом бумаги. Думал о том, что никогда в своей жизни объяснительных не писал. Что надо все нутро выворачивать. А как его вывернешь? Где слова такие взять, чтобы чувства свои открыть людям и чтоб поверили? Нету у него таких слов…

Он держал перо над чистым листом, а в голове рождались слова другие, не для бумаги, но которые выражали какие-то его чувства и обиды.