Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

— Как же так?

По выражению лица Андрея Андреевича было видно, что он не верит Белецкому и думает, что тот за что-то на него зол.

«Конечно, я ему третьеводни штукатурку на стол насыпал и с телефоном не помог…»

На следующий день у Белецкого на столе красовался и работал новенький польский телефон. От аппарата еще исходил запах упаковки…

Весь, этот день Андрей Андреевич подолгу стоял у окна и был задумчив. К концу рабочего дня он снова подошел к Белецкому и, извинившись за беспокойство, робко спросил:

— Неужели все-таки нельзя спастись?

— От кого спасаться?! — раздраженно спросил Белецкий, недовольный, что его оторвали от срочной бумаги, и подумав: «Что это стало со стариком?..»

— Мне месяц до пенсии… Только выйдешь, а вдруг война… обидно…

— Войны не будет, — тихо сказал Белецкий. — Наша страна делает для этого все. Вы же знаете…

Андрей Андреевич молча отошел. В спине была безысходность.

На следующий день Андрей Андреевич не вышел на работу. К вечеру того же дня стало известно, что он умер…

Жена его рассказала, что он пришел вечером домой сильно выпившим, а утром не проснулся…

На профсоюзные деньги заказали венок, фотографию, выделили пятьдесят рублей на похороны. В фойе вывесили некролог. Какие-то деньги собирали еще у сотрудников отдела. У Белецкого брать не стали, хотя он усиленно предлагал. Сказали — недавно работает. Но потом все же взяли. Когда он объяснил, что все равно будет на похоронах и что ему стыдно идти просто так.

Весь этот день дела у всех не клеились. Залманов отставил в сторону стул, забыл про него и со всего маху сел на пол, отчего возникла трещина в тазовой кости.

Белецкий и мордатый пожарник осторожно уложили Залманова на носилки, которые случайно оказались в здравпункте, и вскоре вслед за тем снесли вниз, в машину «скорой помощи». Боль была сильная, но Залманов держался молодцом. Все подшучивал над собой:

— А говорят, что склероз — это чепуха… Не-е-ет, мальчики, что ни говори — семьдесят пять лет — годы немалые… — И, благодарно глядя на Белецкого, добавил: — А я в вас ошибся поначалу, Георгий Иванович… Вы, оказывается, хороший человек… Дай вам Бог здоровья!..

Ефим Мокович уже не делал объявления про Гавриилова. Все ходил со своей изящной желтой палочкой, натыкался на столы, лицо в розовых пятнах. Всем привычная важная осанка и значительность куда-то испарились.

Начальник отдела Косильников произнес траурную речь. Дама с белыми глазами, Белецкий не успел еще запомнить, как ее зовут, сегодня тоже была грустна и даже посмотрела на Белецкого утром как-то особенно по-человечески и ему лично сказала «здравствуйте»…

В крематории Белецкого и всех, кто там был, прежде всего поразила ужасающая непрерывность, с какою одна за другой подходили в этой последней земной инстанции машины с усопшими…

После крематория зашли в ресторан немного посидеть. Дама с белыми глазами, ее, оказывается, звали очень мило, Мария Ивановна, сказала:

— Боже мой! Как несправедливо… Вчера только был человек… Андрей Андреевич… Милый, добрый, тихий…

Платком, намотанным на указательный палец, она обмакнула уголки глаз.

Ефим Мокович потупился и, как-то весь ссутулившись, ужасающе просто сказал:

— Следующая моя очередь, товарищи…

— Ну что вы! Что вы! — зашумели все в один голос. — Вам еще жить да жить!

В ответ он молча, какими-то покрасневшими вдруг, проникновенными глазами обвел всех и сокрушенно покачал головой.

— Редеют наши ряды… — с грустью сказал начальник отдела Косильников. — Эта смерть… и потери последнего времени еще сильнее сплотят наш небольшой коллектив.

Профорг Дубровин, человек очень полный, с оплывшей жиром шеей, но в делах весьма энергичный, поднял рюмку с водкой и произнес:

— Я думаю, выражу общее мнение, товарищи, если скажу, что покинувший нас в этом бренном мире был человеком достойнейшим, человеком с большой буквы, мужественно прожившим эту жизнь и, можно сказать, погибшим на посту…

Все выпили. Мария Ивановна вытерла платком, намотанным на указательный палец, уголки глаз.

— Вы теперь наш! — сказала она, неожиданно обращаясь к Белецкому.

— Наш! Наш! — зашумели все.

Георгий Иванович как-то вдруг почувствовал себя неуютно, хотя теплая волна удивления и неожиданного встречного порыва к этим людям заполнила его. Он подумал, что надо что-то сказать, но молчал.

— Я знал, кому давать поручение! — хрипло пробасил мордатый пожарник.

Косильников привстал и, улыбаясь, протянул Белецкому руку. Тот вложил в нее свою и почувствовал, что рука у начальника отдела очень теплая и глянцево-гладкая, какая-то нежная. И пожатие этой руки по-женски несильное, доверительное, трепетное. И Белецкий понял вдруг, что все они, и он тоже, ошеломлены потерями последней недели и что они равны перед этим извечным человеческим исходом, и жизнь требует теплоты и единства и уважения друг к другу. И он готов уже был сказать им, но подошел спазм к горлу и помешал ему, а когда немного прошло, он сказал, и глаза при этом у него были как две раны, будто с них содрали пелену:

— Я вас тоже очень люблю…

Сказал и поежился, как от удара, и холодок прошел по спине. Потому что это правда. Он их любит и жалеет и их инстинктивный порыв принимает всем сердцем.

И с этого мгновения он почувствовал, что они с ним одно неразрывное целое.

Кирюха шел во тьме уверенно и споро. Самин легко поспевал за ним. Стоял несильный мороз. Снег неглубокий, только сегодня выпал, и лыжи порою притормаживали, чиркая о землю или камни.

В воздухе стоял, еще не успев вымерзнуть, дурманящий запах позднеосенней тундры, и Самин, часто дыша, с наслаждением упивался вкусным ночным морозным воздухом. Будто впитывал и запасал впрок свыше идущую, добрую и спасающую, крестную силу.

Ни ветерка. В разрывах плотной облачности виднелось чуть затянутое дымкой звездное полярное небо. Вскоре облака стянуло к западу, небо спустилось ниже и нависло над ними чистыми огнями ярких, чуть вздрагивающих звезд.

Кирюха не глядел на звезды. Он выучил эту землю ногами. Мышцы с радостью узнавали знакомые, не раз хоженные подъемы, спуски и повороты. Порою он останавливался. Проверяя себя, далеко вперед и по сторонам высвечивал мощным лучом дальнобойного фонаря. Кружок света выхватывал из темноты мшистые бока валунов, покрытые нетолстыми еще шапками снега.

Добрались до старой, военных времен, землянки к десяти вечера. Докрасна растопили румынку. Уставшие и проголодавшиеся, с удовольствием вдыхали воздух, напоенный свежими запахами раскаленного железа, сосновых дров и бересты. Дым от растопки в холодном еще воздухе землянки сконденсировался, и остро несло копченым духом берестяного дегтя. Огонь гудел с подвывом, в поддувале свистел ветер. Самин представил, как, должно быть, стремительно и высоко вылетают из трубы большие красные искры и рассыпаются по небу, сливаясь со звездами.