Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

Самин тоже взял из ножен финку и начал жадно есть. Жадность была уже не от голода, скорее от возбуждения.

Они почему-то одновременно втыкали ножи в мясо, лезвия скрежетали, касаясь друг друга. Самин снова ощутил досаду. Это обоюдное нежелание уступить, грубая нетактичность, лязганье ножей вызывали в нем невольный протест.

Неловкость висела в воздухе.

Кирюха внимательно глянул на Самина.

В неровных бликах огня лицо Александра Ивановича казалось бурым. Он подумал, что молокососов Москва ставит на такое сложное дело, и вспомнил, что раньше его учили люди бывалые, крепкие, проспиртованные и просоленные здешними северными морскими ветрами… А этот — не пью, говорит, атомщик…

«И у него учиться… Ну и ну!.. Но учиться надо… Надо… Приперло…»

Кирюха сокрушенно вздохнул. Улыбнулся.

— Ну, ладно… Запьем? — наконец сказал он и достал флягу.

— Нет! — сказал Самин.

— Водой… — Кирюха засмеялся, отпил из горлышка и протянул флягу Самину. Тот заметил на резьбе крошки хлеба и мяса в слюне, взял стакан, налил и выпил.

— Брезгуешь?

— Да нет, почему…

— Брезгуешь! — настаивал Кирюха.

— Ну, черт с тобой, брезгую…

— То-то и оно… — Кирюха еще раз отхлебнул и завинтил пробку. — Ну ладно, пойдем постреляем.

— Темно ведь…

— По памяти стрелять будем…

Они вышли из землянки. Кругом ни зги. Откуда-то справа потянуло очень легким и влажным, немного сладковатым запахом леса.

— Березнячок тут недалече, — сказал Александр Иванович. — Там и зачнем завтра облаву на куропаток… Зря, конечно, снег выпал, а то бы и вовсе наверняка было. Они ведь загодя к зиме приготовились. Беленькими еще до снега стали…

Звезды куда-то исчезли. Самин с удивлением подумал, как незаметно пришла очередная зима. Недавно только ходил за грибами, и кругом пахло винно-грибным запахом позднеосеннего леса. Грибов в этот год и впрямь была уйма. Наберешь полные корзины, уходишь, а их еще полно кругом. Посмотришь с вершины сопки вниз, а они как пуговицы на зеленом одеяле тундры…

Кирюха включил фонарь, отошел метров на тридцать, насадил на ветку какого-то куста или деревца банку из-под съеденной только что тушенки, осветил ее. Луженая жесть ярко блеснула, отразив дернувшийся луч фонаря. Затем Кирюха обошел куст и оказался сзади банки. Подсветил свое лицо снизу.

— Запомнил?!

— Да!

Он выключил фонарь и крикнул:

— Стреляй!

Самин ждал, прислушиваясь к шуму удаляющихся шагов, потом прицелился в расплывающееся пятно зрительной памяти. Глаза Кирюхи из кромешной тьмы смотрели на него спокойно и бесстрашно. Но ведь это не лицо, не глаза Кирюхи, а всего лишь иллюзорный световой сгусток в памяти…

Грохот выстрела прокатился эхом по сопкам:

— Б-бах!.. А-ах-х!.. А-а-а!.. Х-а-х!..

После этого в кромешной тьме вокруг стало, как показалось Самину, еще оглушенней. И на этом загустевшем вдруг фоне тишины явственно, будто внове, затрещали ветви, оживляюще вспыхнул луч фонаря. Банки не было…

И тут Самину показалось, что все вновь сделалось таким же, как обычно.

— Ну что? — спросил он.

— Ничего лупишь… — послышался хрипловатый голос Александра Ивановича.

Самин поймал себя на том, что не может избавиться от чувства, что стрелял по памяти не в консервную банку, а в человека. На душе стало тягостно.

— А ты будешь стрелять? — спросил он неуверенно.

— Нет… — Голос приближался вместе с лучом фонаря. — Я уже насшибал за свою жизнь, буде… Хотя… — Кирюха вручил Самину фонарь и вторую банку. Взял ружье. — Иди, сделай как я…

«Развлекает… Подготавливает…» — усмехнулся Самин.

И вдруг оживленно удивился:

— А банка-то вторая откуда? Мы вроде одну опорожнили…

— Там их в углу полно, — сказал Кирюха. — Не одни мы здесь с тобой ходим…

И вдруг Самина оглушило: «Он меня убьет!»

Самин странно-спокойно прошел к кусту, наткнул на сук банку, осветил жестянку и свое лицо.

— Запомнил?!

— Да!

Он выключил фонарь и стремглав присел на корточки с гулко бьющимся сердцем, кубарем откатился в сторону. Выстрела не последовало.

— Ты ушел?! — послышалось в темноте.

— Да-а! — пытаясь унять волнение, сорвавшимся голосом выкрикнул Самин.

Бахнул выстрел. Запахло пороховым дымом. Самин встал с земли и включил фонарь. Банки не было.

Они молча вошли в землянку. Там было жарко, резануло тошновато-затхлым запахом высыхающих бревен. Молча легли на нары рядом, подложив под головы рюкзаки и накрывшись телогрейками и плащами.

Помолчали. От полы плаща Самина, которая уперлась ему в подбородок, несло застарелым запахом резины и лежалых тряпок.

«Расстреляли друг друга», — подумал Самин с тупым удивлением.

— Ну как тебе здесь? — спросил Александр Иванович.

— Да ничего, тепло…

— Да нет… На заводе, в поселке…

— Да так… Новое место, новая работа…

Снова помолчали. В темноте повисла неловкость. Румынка потухла, и слышно было, как изредка потрескивали, догорая, угольки, иногда искры проваливались в поддувало, вспыхивали последней яркостью, наполняя воздух землянки красноватым туманом, и потухали. Иногда они проскакивали сквозь щель и гасли на полу, отчего воздух наполнялся легким запахом дыма.

Кирюха вздохнул и с затаенной тоской тихо сказал:

— А мне здесь осточертело… Двадцать лет, шутка ли?.. Прирос намертво, это да… А ведь все есть: и жена (чувствовалось, что слово «жена» он произносит редко, ему самый раз «баба» сказать), и дети… Двое пацанов… Квартира — люкс… Работа… Сам видишь, не обижен…

«На жалость берет…» — вновь усмехнулся Самин и ощутил недоброе чувство к лежащему рядом человеку.

— И мотоцикл «Урал» в этих горах без дорог… Одни каменья да болота… Неужто тебя тоска не берет?.. Инженер с высшим образованием — и залез в эту глушь… Зачем, а?..

«Намекает, что не ко двору… Это я и без него знаю… — Самина все больше разбирала досада. — Какого черта вся эта карусель?! И без нее все ясно…»

И вслух сказал:

— Послали, Александр Иванович.

Самин вдруг представил, что их все же объединили и он, Кирюха, начальствует над делом, которого не знает, а он, Самин, из кожи вон лезет, чтобы и начальника ублажить, и дело не упустить… И тошноту от этой мысли ощутил, и удивление этой извечной рутине человеческих отношений.

— Послали, да… — Голос Кирюхи был добрым, очень благожелательным. — Я так иной раз думаю, зачем все это, вся эта жизнь, вся эта мутота?..

«Философию разводит, — подумал Самин. — Мол, мы тоже не лыком шиты…»

Хотел сказать, что иной раз многие так думают, но промолчал.

— Плавал я в этих водах, — продолжал раздумчиво Александр Иванович. — На тральщике служил… Мотористом… Думал, вот отслужу, пристроюсь на заводе слесарить… Сбылось… Опять, думаю, учиться надо, дальше топать… Кончил техникум… — Чувствовалось, что ему приятно перечислять успешно пройденные этапы жизни. — Стал в цехе технологом. И чувство все странное: к неизвестности подходишь, кажется, все тайна там, а постигать начнешь, вроде всю жизнь знал, а тут, в учении, только припоминаешь. Обидно это, вроде обмана…