Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

— Может, переждем?! — снова крикнул Самин.

Александр Иванович выключил фонарь.

«Стрельба по памяти… Запомнил?.. Стреляй!..»

— Чего ждать… Дойдем… — сказал Кирюха.

Воздух насквозь был пропитан влажным, снежным запахом метели. Прорезиненный плащ затвердел, и полы его стали шуршать как мягкая жесть. У Самина мелькнула мысль, что это, быть может, последние часы, в лучшем случае, сутки жизни… Сосед рассказывал, будто в прошлом году отец с сыном в десяти километрах от дома замерзли в такую же метель…

«Ладно, дойдем…» — успокаивал он сам себя, но на душе было скверно.

Кирюха шел очень споро, чуть наклонив голову от ветра. Молчали. Самин не отставал, стараясь доставать передками своих лыж задники лыж Кирюхи. Это не всегда удавалось. На спусках он почти терял его. И снова наползала тревога. Ему показалась до дикости нелепой, лишенной воплощения в реальное дело его вчерашняя независимость, логика, упрямое нежелание сотрудничества с человеком, от которого теперь, оказывается, зависело все…

Он вдруг испугался. Этот идущий впереди… Черт знает что у него на уме… Стрельба по памяти… Землю, говорит, жрать… Клубок тел… Как бы этот океан снега не пришлось жрать…

Они шли уже несколько часов. Бесконечные спуски и подъемы. Самин ждал, что вот-вот появятся просветления в этой бушующей мгле — близость огней и жилья. Но с вершины очередной сопки желанного далекого отсвета не было видно.

Почему-то вспомнился Гринев из «Капитанской дочки» Пушкина и запах дыма в пургу. Самин невольно стал нюхать воздух, но ничего, кроме влажного и холодного запаха снега, уловить не смог и тут же поймал себя на том, что это похоже на панику.

«А может, по кругу, по кругу шпарим?!» — подумал Самин.

Откуда эта чертова усталость?.. Почему этот, впереди идет все так же ровно и твердо и ни разу не упал?..

Самин вспомнил горячую, царапающую руку Кирюхи, его плоское одутловатое лицо. Представил, что он, Самин, замерз, а эти руки, это лицо — живут, в них сила, значимость и скрытый от Самина смысл…

«Стрельба по памяти… Он убьет меня…»

Тут Самин заметил, что Кирюха пропал из виду.

— Кирюха-а-а!.. Постой!..

Ветер наотмашь возвращал в глотку крик о помощи вместе с мокрым снегом.

«Хоть лыжня есть, и то ладно…» успокоился вдруг Самин.

Но он смертельно устал. Ледяной ветер все плотнее обдувал, обжимал его, остужая тело и душу. Страшно хотелось сесть, лечь, хотя бы чуток поспать… Он снова брел, невпопад тыкая палками то по сторонам, то по носкам лыж.

«Теряю координацию… — вяло подумал он. — Мозг замерзает, что ли?..»

Споткнувшись обо что-то твердое, упал. При падении потерял палки. Соскочила с ноги и отъехала далеко в сторону одна лыжа. Исчезли очки. В остервенении сбросил вторую лыжу. Пополз по лыжне, то издавая протяжный стон, то затихая.

«Нехорошо, Александр Иванович… Стрельба по памяти… Нехорошо… — думал он, припадал к снегу, пахнущему озоном, хватал нечувствующими холод губами и глотал тающий во рту снег, представлял со стороны свой идиотский вид: обезумевшая морда, набитый снегом рот… — Нехорошо, Александр Иванович, нехорошо…»

Он не ощущал уже обжигающего холода пурги.

Глубокая траншея в снегу, которую он проделал своим телом, укрывала его от ветра. Он то и дело останавливался отдохнуть, неимоверным усилием заставляя себя вновь двигаться вперед. Сон и сладкая томительная истома переполняли его. Остывающее, почти бесчувственное тело еще двигалось невесть какой силой. Надежда вот-вот увидеть отсвет поселка в завьюженном небе толкала его вперед и вперед…

«Замерзаю… Вот, гадство, замерзаю…» — думал он без страха и сожаления. И почудился вдруг световой круг от луча кирюхинского фонаря на белом экране метели. Увидел свое огромное лицо…

«Запомнил?! Стреляй, стреляй, стреляй…»

Он разгреб рыхлый снег, прильнул губами и стал рвать и разжевывать горькие листья какой-то травы. Попадались мерзлые кисло-горькие ягоды брусники… Он быстро устал жевать, прислонил голову на выброшенную вперед руку и, проваливаясь в какую-то черную сладкую бездну последнего сна, успел подумать: «Замерзаю… Гадство… Расстрелял… Обидно…»

И еще успел подумать, что странно, знает, что смерть, и нет страха. Безразличие…

— А ну-ка, вставай! Разлегся… — Кирюха тряс его за плечи изо всех сил. — Вставай, черт!.. Куда лыжи дел?.. И очки потерял… Тоже мне, атомщик… Не уползай, смотри… Сейчас найду… Пришли уж, а ты помирать собрался…

Придерживая голову Самина все той же горячей и царапающей кожу рукой, он влил ему в рот спирту.

— Глотай, полегчает…

Кирюха довольно быстро нашел лыжи и одну палку. Они пошли, и Александр Иванович то и дело за ворот поднимал упавшего Самина, пока наконец с вершины очередной сопки не увидели внизу полотно железной дороги, блекло высвеченное светом поселка.

— Я немного сам испугался, — сказал вдруг Александр Иванович принужденно бодрым голосом. — Рванул немного вперед, к одной примете тут… Думаю, ежели она есть… Надо было убедиться… Идти без уверенности жутко…

Самин почти не слушал его. Ощущал какую-то вялую, притупленную смертельной усталостью радость и подумал, что теперь он обязан Александру Ивановичу жизнью. И вышло это почти что случайно…

Они стояли на вершине сопки. Самин посмотрел в сторону Кирюхи. Тот стоял, спокойно опершись о палки прямыми, вытянутыми вперед и чуть в стороны руками, и явно давал ему, Самину, отдохнуть. А Самин и впрямь еле держался на ногах, испытывая чудовищную, унижающую его достоинство слабость, и думал: «Боже!.. Как перемешалось все в этом мире…»

Обостренный еще недавно им же самим антагонизм как-то испарился вдруг, стал казаться бессмысленным.

«И важно же… Важно другое… Неразрывное единство людей в этом бушующем мире, который неожиданно может стать безжалостно жестоким…»

Когда я открыл дверь в помещение блочного щита управления, моим глазам предстала поразившая меня картина. Начальник смены атомной электростанции Тюлин, которого я должен был сменить, стоял против висевшей на стене технологической схемы реакторного отделения…

Схема была очень красива. Выполнена на светло-голубой батистовой кальке и застеклена тонким оргстеклом. Издалека, если слегка сощурить глаза, напоминала персидский ковер. Это, конечно, чисто эстетическое восприятие. Но главное, это была нужная нам схема. По ней мы работали и производили оперативные переключения…

Так вот — Тюлин стоял против этой самой схемы и, глядя на нее, очень хмельным голосом говорил:

— Плевал я на тебя, плевал…

Некоторое время, полный недоумения, я стоял и не знал, что делать. И раньше слыхал я, что Тюлин порою появляется на работе «под мухой». Правда, на стыке с моей сменой он не попадался. А тут будто решил развеять мои сомнения на сей счет.