Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

Кирюха вдруг встревожился:

— Слушаешь аль спишь?

— Слушаю, слушаю, — ответил Самин возможно мягче.

— Сбылось, стало быть… Работал технологом. Потом снова стало все ясно… Женился, детей народил. Радости было… — Он вздохнул, примолк. Застеснялся, и ему подумалось, что зря он выворачивается перед этим очкариком. Но воспоминания растравили душу. Почитай, впервой за все время жизни здесь и вспоминает. И не зря ведь вспоминает, к черте подошел… Ему стало жаль себя, и он сам захотел услышать свою жизнь до конца. Немного тише, чем прежде, продолжил: — Такие дела… Ну, а потом снова вроде все ясно стало. Захандрил… Начал по бабам шляться… Всякое было тут, но одно удивляло неизменно. Какую ни спросишь, какой я у тебя, все как одна — второй, говорят… Второй, и не иначе… Однако и тут я долго не удержался… Веришь, нет?.. Смысла великого я там не узрел… А другие есть — находят. Не отвадишь… Тут жизнь меня и пожалела. Тогдашний главный меня начальником техотдела назначил. Все вроде на мази. Развернулся… А тут вдруг атомная лодка и вы, спецпроизводственники, понаехали… Свою политику развернули… Скажи прямо, куда метишь?.. На кой ляд тебе эта независимость?..

От неожиданного возбуждения Самин привстал на локте. Звенящим голосом прокричал, но в крике этом был все же оттенок дружественности:

— Вот народ!.. Да что я тебе, работать мешаю?! Просто зло берет! Это же атомная лодка, понимаешь?! А не еще одна дизельная… В этом вся разница — Ты ведь не знаешь атомных установок вообще. Этому надо учиться, и долго… Адмирал ответственность — за технологическое обеспечение лично на меня возложил, и я буду стоять насмерть… А задачу моей группы ты знаешь…

Самин распалился, и все оттенки чувства, владевшие им перед тем, растаяли, и осталось только злое недоумение.

«И для того чтобы задать этот вопрос, он утащил меня за сорок километров, рассказал автобиографию и расстрелял по памяти… Черт меня дернул…»

— Я ведь уйду, уйду, Александр Иванович! Что я здесь, навек прописался?! Сделаю пару лодок и уйду… У вас останется опыт, обученные люди… Все справедливо…

— А я здесь намертво, навсегда… — тихо сказал Кирюха. — В губе Кислой и место для могилы присмотрел… Заложат взрывчатку, рванут, гроб камнями закидают — и будь здоров… Навсегда я здесь… Для меня это важно с самого начала — тянуть вместе. Мы так привыкши на Руси…

«Вот заноза! — с досадой подумал Кирюха. — Он, вишь, смотается, а мне хлебай эту кашу… Интеллигентное дело известное, кишка тонка, не долго тянет…»

Он помолчал немного и вдруг увел разговор в сторону:

— Вот давеча один академик по-телевизору сказал. Говорит, люди скоро чуть ли не из кирпича, земли или камня жратву делать будут. Засыпал в машину землю, вынул буханку хлеба… Это я к примеру…

— Ну и что?

— Тут я и подумал, начнут людишки плодиться и пожирать землю натурально, а?.. Земли убывает, людей прибывает… Глядишь, Земли нет, есть клубок человеческих тел, несущихся в мировом пространстве…

— Фантазия у тебя работает, — сказал Самин и засмеялся, пораженный неожиданным поворотом темы. — Но я тебе скажу, Александр Иванович… Земля всегда будет в зелени садов и лесов… И любовь к женщине будет всегда… Иначе быть не может… В противном случае Земля стоит того, чтобы ее сожрали…

— Я об том и говорю, — сказал Кирюха каким-то придавленным голосом и с обидой подумал: «Черт знает как и подступиться к этому очкарику…»

И сухо добавил:

— Давай так… Разговора этого между нами не было… И вообще… Лады?

— Лады…

Кирюха повернулся на правый бок и вскоре засопел. Дышал он тяжело.. То и дело как бы спохватывался во сне, вдыхая воздух через вибрирующие губы.

— Сипх, сипх, сипх!

Самин не спал. Слышно было, снаружи землянки завыла метель. Струи морозного воздуха с тонкой снежной пылью задувало из-под двери. Снежинки холодными точками таяли на лице. Кирюха во сне вынул из-под ватника руку и положил Самину на грудь. Осторожно, чтобы не разбудить его, Самин снял руку и опустил ее вдоль туловища. Рука Александра Ивановича была сухая и горячая, с грубой царапающей кожей. У Самина исчезла вдруг неприязнь к лежащему рядом человеку. Напротив, ему, теперь казалось, что он испытывает жалость к нему. И может быть, уважение…

Он попытался вспомнить доминирующее выражение лица у Александра Ивановича и не смог… Впрочем, тогда, при первой встрече… Оно показалось ему несколько бледнее нормы… легкая тень смущения… Ну конечно же, ощущение простоты в этом лице… Да, да… Лицо казалось очень простым и незаметным… И когда он узнал, что это начальник технического отдела, был удивлен… И теперь вот… Откровенен, прост… Но к чему все это?.. Разве что просто два живых человека… Жизнь…

И вдруг: «Расстреляли друг друга…» — кровавой надписью выплыло из темноты.

Внезапно нахлынувшее чувство не то тоски, не то тревоги охватило Самина. Наскочило как волна и отхлынуло ощущение никчемности, бессмысленности, быть может, дикого напряжения сил. Он помнил, что подобное уже было, вдруг, среди штурма, энергии и дела… Дело!.. Его философия… Вот задача, которую он должен решить для себя… Что это в сущности своей — штурм, героическая борьба или каждодневное сопение?.. В последнем — философия Кирюхи… Но не его, Самина, нет!.. Надо пройти через эту железную логику техники так, чтобы подкашивались колени, чтобы заходилось сердце… Чтобы было что вспомнить потом… Сопение не его удел…

Проснулись сразу оба от холода. Дверь землянки была приоткрыта. В просвет намело сугроб. Кирюха выругался. Лицо его изрядно распухло. Под глазами вздулись большие, дряблые, с прожилками мешки. Зажженный фонарь лежал на столе. Луч его лизнул столешницу, контрастно высветив грубые, слегка прогнутые в поперечнике старые порепанные доски и черные щели между ними, застыл неправильным эллипсом на бревенчатой стене, и Самин увидел, что бревна, из которых сложена землянка, закопчены дочерна и кое-где не очищены от коры. Свисающая там и тут волокнами пакля тоже черна давней копотью.

— Поохотились… — сказал Самин иронически.

Кирюха ничего не ответил. Молча и наскоро закусили…

Было темно, выла пурга. Лыжи шли плохо.

— Зарядило, — пробурчал Кирюха.

Самин поразился обилию снега, который успело навалить за ночь, и, придавая бравый тон голосу, крикнул:

— Что, влипли?!

Кирюха не ответил.

А было и впрямь страшно. Сорок километров ходу в беспроглядной бушующей мгле. Кирюха включил фонарь. Створ луча беспорядочно и густо заполнили беснующиеся снежинки. Луч проникал в толщу заснеженного воздуха не более чем на два-три метра и далее рассеивался в широкий матовый экран, на котором было отчетливо видно, как мечется, то и дело меняя направление, метель.