Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

Гавриил Мефодьевич слушал Кувыркалову и удивлялся совпадению картин сновидений. И у него так бывает. Бывает! Еще как!.. И теперь тоже вот, слушая Августу Николаевну и одновременно думая про Сычикова, он помимо своей воли представил себя насаженным на этот злополучный штырь арматуры, торчащий из бетона, задергался, задергался на нем… Но тут тошнота комом подкатила к горлу, и он нетерпеливо передернул плечами. Сколько уж раз погибал он в воображении за компанию с теми, кто погиб за все долгие годы его работы!.. Говорил ему когда-то его предшественник: «Ты не думай, Гаврик, что дело наше простое. Оно вроде бы и просто с виду, а душа все время нагружена чужой болью…»

Да-а… С годами он это понял особенно остро. И если бы не постоянное внутреннее стремление освободить, спасти, уберечь, оградить людей от такой неминучей, казалось, роковой погибели, когда из десяти курируемых им строек каждая ежегодно бросает в жертву дьяволу цивилизации не менее двух-трех человек, если бы не это постоянное проигрывание в душе спасения погибших, то не смог бы Гавриил Мефодьевич трудиться на этой работе.

«И право ж, — сокрушался он, — не хочешь, а против воли станешь суеверным… Будто ходит по каждой стройке Косая, и вроде есть, и вроде нет ее… То ли в засаде, то ли наяву… А почему все это?.. Да потому, что в нас она, костлявая, сидит, в нас… В нашей халатности, небрежности, в необъяснимом ухарстве и браваде… Так-то оно…»

Но вот Августочка не стерпела и уходит. И чувствовалось, что уходит она навсегда, а он, Гавриил Мефодьевич, остается один на один… И вновь его будто подхлестнуло.

«Ну как это угораздило тебя, Сычиков, на арматуру-то?! А?.. Ну надо ж было как следует твердо спружинить ногами, а не садиться, как на ночной горшок… Уж коли не стал идти через мосточек…»

Гавриил Мефодьевич в воображении сильно толкнулся, прыгнул и, несмотря на свой солидный вес, взлетел мячиком и приземлился твердо, ни на сантиметр не опустив при этом свой рассиженный канцелярский зад.

«Во! Видал, как надо?.. А ты?.. А еще молодой спортсмен. Зад на арматуру насадил, как шашлык на шампур… Эх!.. Сколь учу вас, учу… А вы все свое…»

Косенко поднял на Августу Николаевну виноватые глаза и голосом глуховатым, с хрипотцой, в котором читались и сострадание, и уважение к женщине, сказал:

— Ну ты иди… Иди, Августочка, отдохни… Обдумай все хорошенечко…

Кувыркалова быстро наклонила голову, будто слепая, второпях шаря по столу, покидала в сумку кой-какие свои вещички и, пряча глаза, чтобы не выдать новые слезы, все же не стерпела, подвыла вдруг грудным глубоким голосом и, слизывая с губ набежавшие ручейки, пролепетала, уже направляясь к выходу:

— Думаете, мне легко, Гавриил Мефодьевич?.. Пятнадцать лет отдала этой работе… Душа будто опустошается… Какая-то еще работа попадется…

— Ты иди отдохни, Августочка… Обдумай все хорошенечко… — ласково повторил Гавриил Мефодьевич, растерянно моргая покрасневшими глазами.

Когда Августа Николаевна ушла, Косенко мягким движением рук раздвинул перед собой бумаги, увидел исцарапанную вкривь и вкось лакировку столешницы, а под ней замысловатые линии древесины. Внезапная дрема, вызванная треволнениями и усталостью этого дня, будто упала на его голову с потолка, он пару раз клюнул носом, сникая к столу, но всякий раз при этом как бы подхватывая голову. На темно-красном экране закрытых глаз вновь увидел этот злополучный ребристый штырь арматуры, потом летящего в прыжке Сычикова, потом…

Косенко резко дернул головой и, открыв глаза, отпрянул на спинку стула. Ребро столешницы, несмотря на это, все еще довольно сильно надавливало ему на живот. Гавриил Мефодьевич туда-сюда поводил мутноватыми глазами по кабинету, и чувствовалось, что ему чего-то недостает. В это время брякнул телефон. Косенко так быстро выхватил трубку из аппарата, что могло почудиться, будто она сама взлетела в воздух и прилипла к его уху.

Звонил Стибриков, инспектор по технике безопасности со стройки, где погиб Сычиков. Косенко словно только и ждал этого звонка. В один миг маленькая комнатка отдела туго наполнилась напористым криком Гавриила Мефодьевича, яркие слова сливались в единый неразрывный поток звуков, и только модуляции переливов и интонаций на окончаниях выдохов, когда, казалось, кислорода уже не хватает, и последующий судорожный подхват воздуха как бы сбивал несколько темп разноса. В крике Гавриил Мефодьевич еще более раздулся, покраснел, жировое жабо второго подбородка отдавало крапчатой синевой, глаза его энергично вращались в орбитах и метали молнии.

— Я тебя спрашиваю, Стибриков, ты что, не мог обнести опасное место канатом?! Бетон идет?! Ну так что ж?.. Не мог поставить еще парочку-троечку мосточков в местах наиболее частого хождения рабочих?! Или ты этот свой единственный мостик для музея изготовил, внукам-правнукам демонстрировать?! Халтурщик ты, вот кто!.. Из-за тебя, я считаю, погиб молодой бригадир… Не перебивай!.. Сам знаю… Из-за тебя в том смысле, что работаешь ты для галочки, мозги у тебя форменным образом одержимые формализмом, а тут любить людей надо, живую каждую душу беречь и пестовать, пестовать, помогать ей выжить, выстоять… Ты думаешь, Земля наша условия обитания создала для твоих галочек?.. Для твоего формального пустобрехства?.. Ошибаешься!.. Для людей, живых и единственных в своем роде… А ты стибрил своей безответственностью…

Не перебивай!.. Стибрил молодую жизнь… И как ты только спать спокойно будешь после этого… Не перебивай!.. Администрация свое тоже схлопочет… Косенко словно бы коршуном, навис над трубкой, будто взлетел над столом и нападал, и клевал, и корил. Наконец он как бы приземлился. Сбавил тон, опал в объеме, перевел дух, побледнел. — Не могу я с тобой сегодня, Стибриков, не могу… Я сам не свой… И бросил трубку.

Достав не без труда из кармана брюк платок, он долго и тщательно обтирал им лицо и шею, беспомощно озираясь по сторонам, будто перед кем-нибудь в чем-то провинился. Потом сёл как-то успокоенно, сложив смирненько руки перед собой на освобожденной от бумаг части стола, и застыл в неподвижности, погрузившись в невеселые раздумья.

Но проводя в уме привычный уже, ставший для него обязательным непрерывный анализ причин травматизма, он вновь и вновь с некоторым удивлением как бы мысленно останавливался на стройке товарища Кенаха. Уже в течение нескольких лет это, управление строительства занимает неизменно последнее место по травматизму, не говоря уже о тяжелых случаях со смертельным исходом. Косенко несколько раз ездил на эту стройку, тщательно изучал опыт организации работ по технике безопасности и всякий раз убеждался в одном и том же — в основном все как на других стройках, а травматизма фактически нет, процент его очень незначителен, или, как говаривал его предшественник, «в пределах допуска его величества Молоха»…