Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

Дверь в тепловозе отворилась, женщина выпрыгнула на ходу и попала под колеса. И в этот миг голубая Мария испарилась, истаяла голубым облачком.

— Не уберегли... — тихо сказал Косенко, внимательно вглядываясь в лица стоящих рядом людей и соображая, что тут с этими ребятами надо держать ухо востро, ибо действуют они по какому-то непонятному еще для него закону.

— Ну ладно… Продолжим, товарищи… Микульчик Соня, иди сюда. — Соня подошла. — Ну вот, смотри… Вон твой автоклав с расплавленным битумом. А вокруг этого автоклава и под ним огонь бушует. Расплавленный битум, он же как бензин воспламеняется, весь голубым дымком курится… А ты что делаешь?.. Вон смотри на себя. Берешь огромную глыбу твердого битума и швыряешь в котел, а оттуда агромадный язык расплава на тебя и плесканул… Видишь? Стой! Куда?!

Косенко сильно схватил Соню за кисть руки и потянул к себе. Та, вторая Соня, что у котла, загорелась, вся объятая пламенем, мечется, кричит, но крика не слышно. Только перекошенное гримасой лицо. А голубая Соня в крепдешиновом платье тащит за собою Косенку, неумолимо тащит на соединение со своей горящей и мечущейся плотью.

— Ах ты дура! Да куда же тебя прет?! — изо всех сил упирался Гавриил Мефодьевич и наконец изловчился и, поборов неловкость, схватил ее в обхват за талию и посадил на землю. А сам все наблюдает за той, горящей… И вдруг увидел, как огонь сползает с нее, потом от комбинезона отделился огромный язык кипящего битума и сам собой втянулся в котел, а взамен из котла в руки Сони вернулся булыжник твердого битума…

— Все путем! Вот она, закономерность! Теперь вы, голубчики мои, пройдете курс наук без риска для жизни. Я вам покажу, как умирать! Жить надо! Милые вы мои! Жить! Это ж так прекрасно!..

Голубая Соня несколько раз судорожно рванулась и затихла.

— Ну вот… Так-то лучше… — отпустил ее Косенко и отечески погладил по руке. — Зачем же тебе, Сонечка, второй раз гибнуть? Ты уж прости меня… Из любви к твоей голубой жизни я допустил некоторое насилие…

А котел с битумом вдруг исчез, но вслед за ним истаяла и голубая Соня.

Гавриил Мефодьевич поискал глазами Сычикова.

— Подойди-ка сюда, Сычиков… Сейчас мы с тобой наглядно продемонстрируем твою возможность спасения.

Косенко крепко схватил Сычикова за обе руки, как-никак мужик, и крикнул:

— Вон, смотри! Любуйся на свой героизм…

Перед ними, как по мановению волшебной палочки, возникла часть перекрытия, исполосованная густой сетью стальной арматуры. Там и тут торчали толстые оребренные стержни стальных выпусков. В одном месте был виден аккуратный переходной мостик с перилами, а ближе к ним стоял живой Сычиков, изготовившийся для прыжка.

— Ну? И спрашивается? — возмутился Косенко, — Кто тебя просит прыгать, когда рядом такой живописный мостик?.. Во, смотри, экономишь время, соображаешь… Во! Изготовился, изловчился, прыгнул! Летишь!..

Тут голубой Сычиков рванулся вперед и поволок за собой Гавриила Мефодьевича.

— Не-э-эт! Врешь! Не уйдешь, — пыхтел Косенко, изо всех сил, рыча как бульдозер, потянул голубого парня назад. А тот, прыгнувший, вдруг завис и, удивленно поглядывая по сторонам, заскользил по траектории обратно на свое прежнее место.

— Вот так-то будет лучше… Убедился теперь, что зад твой точно был нацелен вон на тот торчащий прут арматуры?.. Ну, ладно… Я рад за тебя…

Потом Гавриил Мефодьевич спасал Шарапова, который по дурости своей влез не в свое дело, сжег в электрической дуге обе кисти рук, которые по этой причине отняты. И вместо того чтобы радоваться, что жив остался, он в дополнение к этому несчастью удумал броситься вниз головой с четвертого этажа медсанчасти. Тут уж Косенко никого не держал, то есть не хватал очередного голубого парня за руки. Он сиганул вслед за Шараповым в окно. Догнал его в воздухе, откуда-то взялись у него за спиной мощные крылья, несколько взмахов, и Гавриил Мефодьевич вернул Шарапова на место в палату, прочитав дополнительное наставление по технике безопасности.

Потом он боролся за жизнь Карпенко. Неожиданно превратившись в мощный винтокрыл с человеческой головой, он подхватил стеновую панель, которая должна была расплющить чальщика.

— Врешь! Не умрешь! — кричал он сквозь грохот винтов. — Жить надо! Жизнь так коротка и так прекрасна!..

В этой непрестанной борьбе за спасение голубых людей он не заметил, каким образом и когда вдруг оказался один. Сидел он на земле весь измятый, истомленный, измочаленный борьбой, волосы распатланы, кости ломило, будто по ним прошлись дубьем. С виду он был все такой же голубой, но смотрелся очень усталым и обиженным.

— Жалко мне вас… Жалко… — бурчал Гавриил Мефодьевич и вздохнул: — Господи! Жизнь ведь так хороша! Чего вам не живется?!

Косенко заплакал. Громко сморкаясь то с одной, то с другой ноздри прямо на голубую землю сновидения.

— Не огорчайтесь! — вдруг услышал он живой человеческий голос.

Перед ним стоял здоровый молодой парень и улыбался.

— Жизнь действительно прекрасна!

— Я тебя не знаю, парень…

— А я из жизни. Мы с вами встретимся…

Проснулся Гавриил Мефодьевич весь в слезах. Слезы натекли на подушку. Грудь еще по инерции содрогалась прерывистыми взрыдываниями. Косенко сел на кровати, зажег бра. Было семь утра. Он глубоко и сладко вздохнул, почувствовав некоторое облегчение. Но сердце еще учащенно колотилось, неся в себе памятное удивление благородной борьбе во сне за спасение голубых людей…

Гавриил Мефодьевич настолько явственно ощущал на себе следы этого странного голубого сна, настолько ощущение себя в этом сне было материальным, что он суеверно подумал вдруг:

«Вещий сон!»

С тем он собрался и в то же утро выехал на стройку к Кенаху.

На Южной стройке стояла давняя и сухая жара. Пыль от снующих самосвалов не оседала и тоже раскалилась от жары. Гавриил Мефодьевич, приехавший инкогнито, решил, никого не оповещая, пройтись пехом от поселка до стройки, чтобы внезапно появиться на объекте. Он весь покрылся белесоватым налетом, серой изморосью выступившим на волосах, ресницах и бровях, и ощущал сухость, хруст и меловой вкус во рту.

Еще издали было видно, что стройка жила, что называется, бурной жизнью. Подходя к главному корпусу, он с удовлетворением отметил необычайную оживленность — насыщенность механизмами, перезвоны и непрерывные передвижки кранов, множество серых фигурок людей на разных высотных отметках.

На верхней части фронтона главного корпуса белым по красному требовательный лозунг:

«Даешь пятилетку в четыре года!»

А ниже огромное прямоугольное светлое полотнище на раме, и на нем посредине красным нарисована рука с указующим перстом, утолщающимся к переднему плану, и надпись, от прочтения которой у Гавриила Мефодьевича стало теплей на сердце.