Николай Кузаков - Рябиновая ночь

Вошел Аюша Базаронович.

— А-а… Алексей Петрович. С приездом тебя.

— Спасибо.

Аюша Базаронович сел, взглянул на Алексея, потом на Нину Васильевну.

— Что это вы такие хмурые?

— Вот полюбуйтесь, — Нина Васильевна положила маленькую руку на счета. — Подай ему тридцать пять тысяч рублей, и все. Иначе хлеб расти не будет, дождя в Приононье перестанут идти. Вот сдадим шерсть, и покупай свои плоскорезы.

— Шерсть мы сдадим в июле, а сеять надо в конце апреля.

— Ему сеять… — с ехидцей протянула Нина Васильевна. — Я здесь, выходит, посторонний человек? Дожилась. И куда ты торопишься? Или на будущий год весны не будет?

— Весна-то придет, только будет ли у нас работать Алексей Петрович. — Протирая очки, Аюша Базаронович покосился на Нину Васильевну.

— Что-о-о? — У Нины Васильевны от удивления вытянулось лицо.

— Я вчера был в райкоме партии. В колхоз «Пограничник» нужен председатель. Я предложил кандидатуру Алексея Петровича. Думаю, он не будет возражать. — Аюша Базаронович заговорщицки посмотрел на Алексея.

— А тебя кто уполномочивал решать такие дела? — возмутилась Нина Васильевна.

— Сам рискнул. Алексей Петрович — агроном. А мы из него пытаемся сделать дядьку при механизаторах, чтобы он будил их по утрам, развлекал. Не лучше ли ему в «Пограничнике» своим прямым делом заниматься.

— Алеша, ты слышишь, что комиссар говорит?

— Слышу.

— И ты согласишься уйти от нас?

— Нет. Но и следующей весны ждать не стану.

— Вот так, Аюша Базаронович, свои кадры знать надо.

— Я думал, уж вас-то хорошо знаю. А выходит, нет.

— Ну, ну, давай.

— Насколько я понимаю, Алексей Петрович думает культуру земледелия привести в соответствие с уровнем современной техники и науки. Так я понимаю?

— Так, — кивнул Алексей.

— Вы, Нина Васильевна, киваете на деньги. А в деньгах ли дело? Я звонил в госбанк. Ссуду нам дадут.

— Ссуду-то дадут. Только ее выплачивать надо. А у нас каждая копейка распланирована. Вы все требуете, а выкручиваться мне потом придется.

— Что с вами, Нина Васильевна? — удивился Алексей. — Ради дела когда-то вы не боялись выговоры получать.

— Можешь занимать мое кресло и командовать.

Алексей встал, с укором посмотрел на Нину Васильевну.

— У меня, Нина Васильевна, на своем месте дел хватит, — и вышел.

От этого разговора у Алексея остался неприятный осадок. В этом «можешь занимать мое кресло и командовать» было что-то беспомощное. А Алексей с малых лет привык видеть в Нине Васильевне человека сильного, решительного. И у него было такое чувство, будто она в чем-то его обманула. С этим чувством он и вошел в свой кабинет.

Там сидел Игнат.

— Игнат Романович? Доброе утро.

Алексей сел за стол, потер подбородок.

Игнат из-под густых бровей следил за ним, мял в руках шапку и, видя, что Алексей занят своими мыслями, разговора не начинал.

— Вы подошли кстати, — Алексей посмотрел на Игната. — Какие земли в этом году в вашем звене пустим под пары? Я не нашел никаких документов. Наверное, Марьин лог?

— Нет, Петрович, — Игнат перестал мять шапку, — надо запустить под пары пашни в Сухом логу. Совсем они истощали. Мы на них уже четыре года сеяли.

— Не возражаю. Только просьба у меня к вам, составьте биографию каждого поля.

— Это можно.

— Тогда у меня все.

Но Игнат не двинулся с места.

— Ты знаешь, что, Петрович, тот разговор-то забудь. По своей темноте-то, паря, я малость не туда зарубил, сбился с борозды, вот огрех и получился.

Алексей с еле заметной улыбкой смотрел на Игната. Любил он его. Игнат был лет на десять старше Алексея. Умом бог не обошел его. И работать умел.

— Не было, Игнат Романович, у нас никакого разговора. Принимайте звено, и за дело. На перекуры у нас с вами времени нет.

— Спасибо, Петрович. Я слышал, ты семена сортовые привез. Выдели для моего звена хоть какую-то малость.

— Нет, — решительно заявил Алексей. — Достал только для семеноводческого отряда. На будущий год получишь. Это я тебе обещаю.

— Ты, паря, меня будущим годом не корми. Я в этом году хочу на своих полях хлеб видеть.

— Ни одного килограмма не дам. Нет. Будете сеять те семена, которые припасли осенью.

— Нет, Петрович, я с тобой на парткоме толковать буду. Ты так и знай.

Игнат ушел. Алексей задумался. «Что же делать? Нет, Нина Васильевна, а пахать мы будем все-таки плоскорезами. И деньги ты найдешь». Алексей посмотрел на часы. Как там дела у Анны и Князя?

Петька не пришел в мастерские на раскомандировку, Анна забеспокоилась, не заболел ли, села на мотоцикл и поехала к нему. Петька в ограде возился с трактором «Беларусь», менял камеру.

— Что случилось? — спросила Анна. — На гвоздь напоролся?

— Но-о-о, у ограды поймал, — не поднимая головы ответил Петька.

— Наладишь, сеялки на полевой стан вези. Да смотри, аккуратней.

— Я что, маленький.

С ведром в руках из стайки вышла Аграфена, мать Петьки.

— Аннушка, здравствуй. Пошли чаевать.

— Да я недавно из-за стола.

— А у меня блинчики горячие со сметаной. Пошли.

Хотя Анна и спешила, но пришлось пойти, человек может обидеться.

Аграфена накрыла стол в светлой чистой горенке.

— Садись. Чай тебе с молоком налить? — спросила она.

— С молоком.

Аграфена поставила перед Анной большую кружку чаю, тарелку с румяными блинами, густую, хоть ножом режь, сметану. Сама села напротив.

— В поле-то скоро? — спросила Аграфена.

— Готовимся. Старики говорят, весна нынче ранняя будет.

— Как мой Петруша работает, не ленится?

— Славный парень.

— Совсем еще дитя малое. Утром бужу, а он одеяло на себя тянет и просит: «Мама, дай еще маленько поспать». В школу бы ему еще ходить, так нет, вообразил себя мужиком, хозяином в доме. Ничего с ним сладить не смогла. А теперь увижу его на тракторе, душу так и заскребет, виноватой себя чувствую.

— Работа еще никого не портила. А захочет учиться, так кто ему мешает.

— Да, как она жизнь повернется. Я вот тоже после школы хотела поехать на агронома учиться. Вместе с Андреем, твоим дядей, собирались, а вон оно как вышло.

Аграфена задумалась. Ей уже за сорок. Годы не поскупились на ранние морщины. Огрубели руки от непосильной работы. В сорок первом ей было девятнадцать. Любила она самого младшего из Огневых — Андрея, собиралась осенью за него замуж выйти, а его под Москвой подкараулила фашистская пуля. Кончилась война, а из сверстников Аграфены почти никто не вернулся. Подросли парни, которые во время войны подлетками были, так она для них старая. Вот так и осталась Аграфена нецелованной вдовой. И знала она в своей жизни только работу. А теперь, уже больше двадцати лет, каждое утро вставала в пять часов и шла на ферму. И единственной отрадой для нее была песня, в которой она могла высказать и боль свою, и печаль.