Николай Павлов - Горячее лето

— И Ленинград… Но здесь я выросла. Ты не бывал в степи, когда колосится пшеница? А на Ясном озере? А в наших березовых колках осенью?.. Ты не бывал!

Он не видел ее лица, но чувствовал улыбку, которой не сдержать.

— Не бывал…

Тоня знала, что он тоже улыбается. Она знала и как он, улыбается: в щелки сощурил глаза и слегка сморщил нос. Она любила, когда его глаза смеялись.

— Но — буду! — сказал Владимир после паузы.

«А в тайге я бывал, гулял с Маней возле лесного озера. Говорила ли она Тоне? — подумал он, крепче прижимая ее руку к боку. — Если спросит, сразу признаюсь».

Тоня спросила о другом:

— Володя, где же та… что с войны тебя ждала?

— Она меня не ждала.

— Не ждала? Тебя? Не верю! Не понимаю… До свидания, Володя. Это мой дом.

Не дав ему опомниться, она скрылась в темном проеме двери.

…Владимир бесцельно бродил по городу. Возвращаться домой не хотелось. Изредка попадались запоздалые прохожие — одиночки или потерявшие счет времени пары. Тихая ночь берегла сон города, чтобы он, город-труженик, проснувшись поутру, с новыми силами взялся за работу.

Петя Проскурин со своими подручными поднимался все выше. Он работал сосредоточенно. На лице — выражение деловитости и строгости. Его чуб совсем порыжел. Солнце опалило щеки. Раньше юношески яркие, полные губы теперь потемнели и как бы подсохли. Глаза немного запали. Лицо стало взрослее, мужественнее.

Иногда он останавливался, бросал взгляд вокруг. Подъемник и транспортер поднимали материалы наверх, плотники в нужный момент переставляли подмости. Печники шли вровень с каменщиками. Возле дома готовился настил для пола и стропила для крыши.

Такого здесь еще не бывало!

Кран подает кирпичи и раствор как раз в ту минуту, когда они нужны. У крана сегодня стоит сам механик Агафоненко. Каждая бригада, каждое звено, любой человек у места. Каменщики теперь знают, что их не «бросят» на авральную подноску материалов.

Это называется — график действует.

Проскурин мечтал о такой работе. Он сам, вместе с инженером Карповым, составлял этот график.

Петя поднимался на доме и на доске соревнования. Вчера Березов написал его фамилию на самом верху — первым! Написал, отошел, полюбовался и вдруг протянул руку.

— Поздравляю, Петр! Только, чур, не загордись.

Проскурин стоял возле доски до тех пор, пока не разошлись все, а потом отправился в город, к стройуправлению. Там тоже доска, но подняться на этой почетной доске не так-то легко…

Начав почти что с самого низа, через несколько дней работы по графику Петр подошел к середине, а потом стал оставлять за собой одного за другим известных заводских строителей.

«Еще на шаг вверх подвинулся, — взволнованно подумал Петр. — Вот бы на этой доске стать первым! Тогда и мотоцикл можно купить».

Карпов видел, как посветлел Петя Проскурин. И сам Карпов с трудом скрывал бившую через край радость. Дом растет на глазах. Обычной суеты вокруг как не бывало. Вон Проскурин подбирается к самой крыше. Ее еще нет, но скоро она увенчает первый новый дом.

Когда каменщики положат последний кирпич и перейдут на другое здание, в работу сейчас же вступят штукатуры, столяры, маляры — одевать, наряжать дом. Никаких задержек. Все к сроку. Поэтому — скоро.

Сейчас должны подвезти черепицу. Завтра, по графику, начнется установка стропильных конструкций. Сегодня деревообделочный цех должен подать первые щиты. Тоня не подведет.

Начальник снабжения тоже не подведет. Он, вопреки мнению Хазарова, оказался симпатичным человеком. Ему до смерти надоели постоянные домогательства Платона Петровича, который почитает за счастье «сорвать» со снабженцев все, что можно и что нельзя.

Грузовики с кровельными материалами Карпов увидел издали, встретил их возле склада и проводил к двадцатому дому.

Хазаров явился, когда шла разгрузка. Он молча походил вокруг, примеряя, сколько выгружено и сколько осталось на машинах. Потом подал зычную команду:

— Сто-оп!

Платон Петрович стоял, расставив ноги, подбоченясь, хмурил брови и не смотрел в глаза подошедшему Карпову.

— Закрывай борты! — крикнул он шоферам. — Заводи машины.

Минута замешательства прошла безмолвно. Жужжал моторчик подъемника, слышался перестук топоров и легкие ритмичные удары кирпича о кирпич.

— На склад!

Грузовики разворачивались и уходили. Одна из машин не заводилась. Хазаров подбежал к ней спереди, яростно крутнул ручку. Мотор послушно зашумел.

— Платон Петрович! Что вы делаете?

— На склад! — повторил Хазаров шоферу, вопросительно высунувшему голову из кабины.

— Товарищ Хазаров… — сказал Карпов сломившимся голосом.

Его слова потонули в шуме мотора. Машина с места набрала скорость.

— Не позволю самоуправствовать! — сказал Хазаров, обращаясь куда-то в сторону степи. — Заставлю уважать порядки.

Петя Проскурин остановился, сверху наблюдая происходящее.

— Начальник нашего инженера разносит, — сказал он Егорову.

— Не в ладу живут, — ответил тот. — Плохо…

— Уехала наша крыша.

Тем временем Хазаров иноходью подбежал к Карпову и бросил ему в лицо:

— Не позволю, чтобы они снабжали только Карпова. Н-не позволю! Я обязан думать не только о двадцатом. Мне в октябре дюжину надо сдать. Все! Ясно?

Ошарашенный Владимир провожал его глазами. По графику черепица потребуется послезавтра. По тому самому графику скоростного сооружения четырех домов, который лежит под стеклом на столе Хазарова неподписанный. Черепицы не хватит и на половину крыши… Ну, что ж, война, так война. Управа найдется! Надо идти к Ивянскому, к Боровому, к Мироненко, наконец.

Карпов, не раздумывая больше, кинулся к дороге в город.

Тоня! Тоня быстро шла навстречу, чем-то встревоженная. Никогда не приходила она на Степной в рабочее время.

Он встретил ее словами:

— Случилось что-нибудь?

Тоня остановилась в нерешительности. Она не могла отдышаться после поспешной ходьбы.

— Что с тобой, Тоня? — встревожился Владимир.

— Ничего. Я пришла предупредить тебя, что со щитами запаздываю.

— Как?..

— Не уложились в обязательство. Все как будто предусмотрели, а вот…

— Но я ждать не могу. График не ждет! Ты понимаешь, к чему это приведет?

Она приготовилась ответить, но он заговорил снова. И чем резче он говорил, тем строже она сжимала губы. Наконец, она промолвила:

— Прошу отсрочки.

И тогда Карпов сказал ей гневно:

— Дешевые у вас слова, Антонина Федоровна! И обязательства — тоже.

Окно открыто настежь. За окном темнота и дождь.

Девушка сидит у стола, склонившись над книгой. Кулаками она подперла подбородок. Щеки горят. Ресницы подрагивают. Изредка девушка откидывается на спинку стула и смотрит прямо перед собой. Потом она снова принимается читать, склоняясь еще ниже. В окно, сквозь частую дробь дождя, временами доносятся резкие гудки запоздалых автомобилей. Комната наполняется сырой ночной прохладой. Но девушка не чувствует холода.