Николай Павлов - Горячее лето

Она, наконец, убеждается, что заставить себя читать не может, резким движением захлопывает книгу и подходит к окну. Капли, попадая на подоконник, разбивается, тонкая холодная пыль брызжет в лицо. Это приятно. Девушка протягивает руки, ловит ладонями струйки и обдает лицо дождевой водой.

— Тоня! Ты неосторожна. Так и простудиться недолго.

Отец взял ее за руку, увлекая в глубь комнаты.

— Нет, папа… нет…

Мироненко смотрел на дочь с укоризной. Он хотел отчитать ее, но изменил решение. Родилась тревога, которую было трудно скрыть. Мироненко вернулся к окну, закрыл его, звякнул запором. Потом сел напротив дочери и спросил ее внешне спокойно, как говорят больным детям:

— Расскажи, Тоня, почему поздно не спишь?

— А ты?

— Книжки, дочка, книжки с ума сводят.

— И я читала…

Минуту они молча сидели друг против друга.

— Расскажешь? — снова спросил отец с той особенной родительской теплотой, которая открывает перед нами души детей.

— Папа, я срываю строительство на Степном!..

Тоня сказала эту фразу с такой решительностью и горячностью, что отец готов был кинуться ее успокаивать. Пересиливая свой порыв, он медлил, ждал.

Перед ним сидела его дочь, единственная дочь Тоня. Скоро ей минет двадцать один год. Отец и тревожился за свою дочь и удивлялся ей.

…Это началось после войны. Мироненко снял офицерские погоны, но домой пришел в шинели. Встретила его старушка-мать. «Где Тошка, мама?» — таков был первый вопрос Мироненко. Не прошло и получаса, как он уже ехал в деревообделочный цех стройуправления… Скорее увидеть Тошку!

Отец слушал дорогой голос, любовался знакомыми чертами и видел, что Тоня стала совсем-совсем другой.

Вместе с ней он оставался в цехе до конца рабочего дня, с удовольствием пробуя то рубанок, то ножовку, то топор. А больше всего он смотрел на Тоню, исполнявшую должность мастера участка деревянных конструкций. Она уже умела, как здесь говорили, «решать вопросы».

Вечером он узнал «все-все». Дочь рассказала об учебе в техникуме, о производственной практике, о защите дипломного проекта, даже об ордерах на дрова и валенки, которые ей выдавали.

Мироненко с фронта много писал домой и часто получал письма. Но как мало родным людям писем! До войны он намеревался дать возможность дочери после десятилетки выбрать институт по вкусу. Осенью сорок первого года он получил письмо, в котором Тоня писала: «Я, папа, решила избрать твою специальность, пойти нашей фамильной дорогой строителей». Тогда ей было четырнадцать, она кончила семилетку.

Остро болело отцовское сердце. Ведь дочь в течение четырех лет оставалась вдвоем с престарелой бабушкой. И каких лет — военных, голодных и холодных!

Но у Тони были техникум и комсомол. И бабушка семидесятилетняя. Да, мать дождалась сына, сдала ему с рук на руки внучку и в тот же год умерла…

Мироненко и до сих пор забывал, что она не школьница с косичками, что его дочь теперь уже даже не мастер, а начальник целого участка в цехе, что она дружит с Вовками-спортсменами.

Все это пронеслось в голове, когда он услышал: «Я срываю».

— Мы провалили щиты для двадцать первого дома, — промолвила Тоня, уклоняя взгляд.

— В чем же дело-то? — Мироненко через стол взял ее ладонь, тихонько сжал, точно ободрял этим прикосновением. — Расскажи мне, пожалуйста, все по порядку.

Ему казалось, что дочь вот-вот заплачет с горькими всхлипываниями, как в детстве.

— Понимаешь, папа… Ты понимаешь, мы обещали сделать щиты сверх программы. Знаешь, пап, как больно, когда обещание не выполняется.

— Понимаю, Тоня.

— Мы наговорили кучу красивых слов…

— Так-таки ни с того, ни с сего и наговорили?

— Я тебе рассказывала. Мы решили переставить оборудование, установить кое-что дополнительно. Планировали, считали и… проваливаемся. — От волнения она заикалась…

— Тогда непонятно, Тошка! — произнес отец с верным расчетом подтолкнуть ее высказаться начистоту.

— Непонятно? Очень понятно, — заговорила Тоня, подымая голову. Она сразу утратила сходство с маленькой довоенной семиклассницей, у которой в косичках сверкали красные ленты. — Нас держит цеховой механик — вот в чем причина. Он больше ходит и доказывает, чем действует. Без конца вычисляет, сколько ему надо дней и сколько недель на то или иное дело.

Тоня передохнула. Влажные глаза ее блестели.

Мироненко смотрел на дочь и думал, что цех для нее — второй дом, вторая семья. Нет, пожалуй, это не точно. У нее нет деления на две семьи.

— Правильно, правильно, — сказал он, отвечая своим мыслям.

— Что, пап, правильно? — не поняла Тоня.

— Про механика верно говоришь.

— Он у меня требует: выделяй людей в помощь. А у самого штат немалый.

— Карпов послал вам двух человек?

— Послал… а мы…

— Скверно. Значит, вы ничего не дали поселку?

— Ничего… Подготовка сделана, технология разработана… Инженером Карповым разработана.

Под ее ресницами опять творилось что-то неладное.

И вдруг Мироненко понял, что огорчения, тревоги дочери глубже и шире, чем ему показалось вначале. Они захватили ее всю, затронули все стороны ее жизни. «Мало ли ты, дочурка, перенесла — и не плакала. А сегодня плачешь».

— Карпов был? Знает?

— Да. Он надеялся…

«Он надеялся, она надеялась. И просчитались», — подумал Мироненко. Что-то подсказало ему, что сегодня они поссорились. Непременно поссорились. Он знал свою дочь и Карпова, кажется, понимать начал. Молодежь нынче требовательная, военным огнем пытанная.

Мысль работала четко и быстро. Мироненко знал о встречах Тони с Карповым, но до сегодняшнего вечера не догадывался, насколько это серьезно. Он оберегал ее от Вовок, а беда явилась с другой стороны.

Вот и пришла пора любви. Тоне ее не скрыть. Чем она увлеклась? Внешностью? Или смелыми замашками инженера? Нет, это не увлечение, это гораздо больше… И если без ответа — горько, больно. Нет, не может этого быть!

Открытие встревожило. Вызвать Тоню на полную откровенность? Нет, сейчас нельзя. Придет время — расскажет отцу все.

— А все-таки правильно ли ты поступила? — спросил он после паузы.

— Правильно ли… что? — повторила она, смущаясь.

Она тоже думала, вспоминала встречу на Степном несколько часов тому назад. Оттуда она бежала. Одна. Потому что начинался дождь. И потому, что она не могла не бежать.

— Пожалуй, следовало выделить механику одного-двух человек на пользу для всего дела.

— Теперь я уж и не знаю. Не знаю, папа, что мне делать!

Она порывисто встала, подошла к отцу и обняла его за шею, касаясь щекой седины на виске. Это было как бы признание.

— Ошибки поправимы, Тоня, — говорил он. — Ошибки поправимы, если они найдены, если поняты.

Он говорил, ни на минуту не забывая, что все происходящее здесь связано с инженером Карповым. И она это ясно чувствовала. Она черпала в словах, в голосе отца поддержку, бодрость, силу.