Альберт Карышев - В День Победы

Небо теперь было раскрашено перистой облачностью. Облачность затенила солнце, и синева меж облаками сделалась матовая.

Последним прыгнул командир. Небо стало не наверху, а окружило десант, наперло снизу потоками воздуха, и воздух ударил за воротник и под каску, а если приоткрыть рот, то небом можно было захлебнуться. Центр тяжести стремился перевернуть парашютиста спиной к земле, но, управляя телом, он выравнивал падение. Быстро сокращалась высота. Земля торопилась навстречу, и словно короче стали секунды. Но каждый парашютист был опытен и строго выдерживал счет, хотя ему казалось, что в следующую секунду как раз произойдет столкновение.

Курсант Федоров, планируя вниз головой, тоже вел счет секундам. Земля покачивалась из-за колебаний тела, была отличная видимость, даже рассматривались травинки. Пятнадцать секунд задержки в раскрытии парашюта для опытного спортсмена были нетрудной задачей. Федорову приходилось прыгать с больших высот, с самолета и аэростата, когда задержка достигала минуты, казалось, ей не будет конца и что секундомер на руке врет.

Но, кажется, сказывалась инерция наземных размышлений. Он сегодня был не очень-то внимателен.

Уже на третьей секунде его стало переворачивать через голову, и он приподнял над головой руки, чтобы они сработали как рули. Тело оставалось в нормальном полете до седьмой секунды, затем снова потянул главный парашют: появились «клевки», затем ощущение поворота. На этот раз курсант стал вращаться через левый бок, тогда он согнул левую руку, выставил локоть и снова увидел землю.

На одиннадцатой секунде его все-таки перевернуло на спину, и это было нехорошо, потому что мог наступить «плоский штопор», когда тело начинает крутиться винтом с увеличением скорости и ось вращения проходит через ступни ног. Выйдя снова на «ласточку», Федоров тут же опять опрокинулся на спину. Сейчас тело сразу стало поддаваться «плоскому штопору», закрутилось, и вот голова отяжелела, наполнилась мутью, а из глаз побежали световые концентрические кольца. Времени для трюков больше не оставалось. Ему сегодня явно не повезло. «Опозорился, — мелькнула мысль. — Что это такое со мной? Сто прыжков в аэроклубе и уже пятьдесят в десанте, а вот допустил «штопор». Забил голову черт знает чем. И ведь все видит генерал». Курсант положил руку на вытяжное кольцо и подумал, что если бы он продлил задержку, то несомненно вышел бы из «штопора».

Он летел спиной к земле в «плоском штопоре» и видел бело-голубой круговорот неба, а в нем проскакивало черное пятно: кто-то из десантников падал повыше и в стороне от Федорова. Хотя «штопор» был очень неприятен, курсант довел счет до последней секунды. Он приучился улавливать даже доли секунды, ибо время здесь без опоры в пространстве подсчитывалось обостренно и мелочно, так как от этого могла зависеть жизнь. При слове «пятнадцать», которое он произнес губами без звука, Федоров рванул вытяжное кольцо.

Он испытал, как положено, динамическое сотрясение, но непривычно слабое, и молниеносно заподозрил что-то неладное. Во-первых, его не перевернуло — он по-прежнему не видел земли. Во-вторых, над головой не было парашюта. Федоров продолжал падать спиной к земле и крутиться в «штопоре». По какой-то причине возникло незначительное торможение. Полет сопровождался теперь свистом и шелестом; а обороты тела стали замедляться, наконец приостановились. Он ощутил стеснение руки и увидел на ней стропы. Стропы успели намотаться на руку от локтя до запястья. В глаза бросилась красная отметина: оплетка контрольной стропы, вытягиваемой при управлении раскрытым куполом. Стропы тянулись из-под мышки. Мелькнул над плечом вытяжной парашютик и зачастил перед глазами, вырываясь из-под мышки со стороны спины и рывками натирая кожу.

Остальные десантники своевременно и благополучно открыли свои парашюты и повисли, словно в паутинах, под квадратными куполами. Федоров видел их и видел облака. Но в пространстве, не отмеченном больше никакими знаками, облака смотрелись одинаково под многими углами зрения, а парашютисты были рассыпаны по всем направлениям и на разных уровнях, и он не сомневался, что по-прежнему наблюдает «верх», а за спиной у него «низ». Но вдруг он заметил оранжевый чехол. Чехол, продолжая закрепощать купол, бился в форме арки за головой. И опять наступило озарение, стремительное в грозной ситуации: вытяжной парашютик неудачно проскочил под мышку в результате падения в «штопоре» и только слегка стащил чехол; оборачиваясь по инерции вокруг руки, парашютик навил на руку стропы главного купола, а нераскрытый купол как-то по-другому расположил тело.

Кто-то ему кричал, кажется, капитан Максимов. Слова, не встречавшие препятствий в воздухе, хорошо услышались на земле; но Федоров слышал только шипение и свист. Его сердце будто взвесилось в груди и стало там парить в невесомости. Он стал освобождаться от парашютика и строп, стараясь не думать о катастрофе. Но он подавил и стремление открыть запасной парашют, которому оранжевая арка преградила путь. Это уже случилось однажды. Его товарищ еще в аэроклубе разбился в схожем случае как раз из-за недостатка выдержки: оба купола у него мгновенно свились в единое нераздуваемое тряпье. Правда, можно было аккуратно извлечь запасной парашют из ранца и откинуть его от себя, но на большой скорости почти не уменьшалась вероятность соединения купола, и попробуйте быть аккуратным при смертельной опасности, рискните пожертвовать хотя бы долей секунды из оставшихся десяти секунд…

С земли это было ужасное зрелище. Оно страшило, но и захватывало, и от него было невозможно оторвать глаз. Начальник училища, стоя у «газика», так сжал челюсти, что едва не сломал зубы.

— Почему он не раскрывает запасной парашют? — спросил генерала шофер.

— Помолчи… — произнес Петров, не сводя глаз с неба, — помолчи-ка… — И подумал: «Если Федоров дернет сейчас кольцо, он погиб».

Федоров продолжал чуть заторможенно падать. Свернутый парашют выгибался над ним от ранца к подмышке; оранжевый чехол выглядел как знамя. Десантник никак не мог освободить парашютик и стропы. Он попал в ловушку. С ощущением близости земли нарушалась ледяная собранность и усиливалось дрожание рук. В ничтожные на земле частицы времени он в небе успел прожить целую жизнь, все вспомнить и передумать. Из груди его готов был рвануться крик. И это уже казалось Федорову признаком гибели. Ему чудилось, будто он ощущает спиной прикосновение травинок, а в следующий миг должен ощутиться удар о массу земли, жуткое физическое взаимодействие, при котором у человека отрываются легкие и почки, костяк рассыпается, а упругое тело, амортизируя, подскакивает словно мячик, наконец навсегда успокаивается. Он никогда не думал, что ему так хочется жить. Но если бы хоть раз испытал такое безумие, то после не растратил бы зря ни одной секунды. Он бы все секунды учел и распланировал: лишний бы раз глянул на цветок, на дерево, на лицо друга, на всю прекрасную землю, о которую должен был теперь разбиться…