Альберт Карышев - В День Победы

Жили они в доме тещи. Дом был собственный, рубленый, выходил тремя окнами на улицу. Окна имели резные наличники, а между рамами лежала вата. Теща уже состарилась. В ее комнате висели иконы, и перед ними чадила лампада. Теща была женщина смирная и любила поспать на печи. У себя в комнате боцман поместил шифоньер с зеркалом и телевизор, над постелью повесил коврик с оленями и купил туалетный столик для жены, куда Клава поставила пудру, духи и крем для лица. Все было, как положено.

Клава была на десять лет моложе. Крепкая поморская женщина, чтобы не стеснять мужа, не носила туфли на высоких каблуках. Но и Ледоморск выглядел еще не тем городом, где по улицам свободно расхаживают в изящной обуви. В то время здесь можно было поломать каблук в щелях деревянного тротуара. Клава стеснялась, когда муж ходил с непокрытой головой, и заставляла его надевать фуражку, чтобы не видно было лысины. Но климат в Ледоморске суров, и ее желание представлялось правдоподобным. После короткого лета простоволосыми здесь ходят одни молодые пижоны.

Дракон обожал свою жену. Некоторым довелось видеть, как в темные зимние сумерки он, словно пони, возил санки с Клавой где-нибудь в малолюдных местах; Клава сидела и посмеивалась. Выражение лица при этом у нее было какое-то отчужденное. Она и раньше имела такое выражение лица, что казалась мужчинам недосягаемой; и мужчины удерживались от знакомства с нею даже в порту, где отношения были очень непринужденные, где Клава работала, учитывала груз, поглощаемый трюмами, и клеймила специальным молоточком янтарные доски, гладко обструганные и чистые, которые закупили иностранные фирмы.

Боцман Титов познакомился с ней случайно, на одном семейном сборе, куда Клава пришла с матерью. Оказалось, что он хороший приятель ее довольно близкой родни. Собрались по случаю Октябрьских праздников. Клава сидела за столом с грустной миной. Боцман обратил на молодую женщину внимание и занял ее историями из своей жизни.

Клава ему сразу понравилась; и дело подвинулось быстро, так как его пароход должен был уйти в плавание «по заграницам».

— Пойдешь за меня? — спросил он вдруг.

— Хорошо, — ответила Клава, и они вместе удивились.

Правда, поженились через год. Летом, в июне, Титов возвратился из плавания. А осенью была свадьба.

В первые дни их объединяло деловое сотрудничество. Они купили новые занавески, кастрюли, сковородки и всякие другие мелочи. Зимой ему дали отпуск, и с компенсацией праздничных и выходных дней это составило два месяца. Еще видели люди, как Титовы играли в снежки. Значит, молодоженство было хотя и запоздалым, но радостным. Иногда Клава говорила себе, что приобрела душевный покой, но по ночам ей приходили в голову противоположные мысли. Она долго не засыпала, а ее думам сопутствовал северный ветер — он беспрепятственно дул по заливу, шнырял меж домами и под окнами, издавал крики о помощи, настраивая на меланхолию. «Он хороший человек, — думала тогда Клава. — Но ведь я его не люблю». Боцман засыпал, обняв ее, и она, чтобы не обидеть, не противилась; но сама заснуть так не могла и потому осторожно освобождалась и поворачивалась на бок. Вечерами они ходили в кино. Титов звал ее на танцы, но по возрасту она считала это для себя неудобным и, может быть, была права. Он переделал все домашние дела. Его руки были жилистые, с грубой, как дерматин, кожей, и они все могли. Когда дел больше не осталось, он взял сосновое полено и, напевая, вырезал парусник, оснастил его такелажем, поднял накрахмаленные паруса и на борту написал имя своей жены.

Когда отпуск закончился, Дракон уехал в Одессу, куда зашел его пароход. Матросы заметили, что их боцман стал подтянут, ходил в начищенных сапогах и чистой робе с помочами на пуговицах, заглядывал во все закоулки на пароходе, чтобы нигде не было непорядка. Он внес новое разумное предложение. Готовясь к очередному рейсу, приняли обязательство перевезти побольше железной руды, и боцман посоветовал не отягощать судно лишней водой, взять ее только для котлов и питья, мыться же можно водой из-за борта, ничего что нельзя мылить голову или стирать белье: в коротком рейсе это необязательно. Дальше он смазал заново все вертлюги, блоки, скобы и другие предметы в рангоуте, заставил матросов скрести ржавчину на стрелах и надстройках. Все было выкрашено и надраено. На стоянках также поскребли борта и прошлись по ним черной краской. Потом взяли свинцовый сурик и подновили оранжевую ватерлинию. Пароход стал будто с иголочки — словно только что сошел со стапеля, и все с удовольствием ходили по пароходу. Относительно женитьбы над боцманом подшучивали. Это было не обидно, а приятно. Многие матросы присутствовали у Дракона на свадьбе, и они говорили, что, мол, теперь надо, чтобы Клава родила сына.

Его не покидало приподнятое настроение, и в ожидании встречи он был весел до ребячества. Боцман проплавал всю зиму, и к лету, чтобы позабавить жену, постарался исказить себя до неузнаваемости. Он закупил пива и яиц, считая по два на пол-литровую порцию, также сливочного масла и потом все ежедневно принимал в одной комбинации. В результате он предстал перед женой гладким толстяком, у которого были пухлые щеки и заметное брюшко. К тому же надел узкие брюки с подтяжками. Поставив за дверью чемодан, он держался за подтяжки и, ожидая легкого шока от неожиданности, посмеивался. Но Клава не рассмеялась в ответ. Пожав плечами, она вопросительно пропустила его в комнату и снова оглядела.

«Дурацкая, конечно, затея», — подумал боцман и успокоился. Но жена отказалась бывать с ним на людях, пока ожирение у него не спадет. И потом она стала неохотно выходить с мужем. Посидит перед зеркалом и вдруг молча отцепит бусы, а он ждал, одетый в хороший пиджак и галстук, и она, вздохнув, говорила ему: «Лучше в другой раз. Голова трещит. Не обижайся. Сегодня давай не пойдем. И куда мы пойдем?.. Кино надоело, город надоел, а больше некуда. Все надоело».

— Чего ж тебе надоело? — спрашивал боцман улыбаясь. — Если меня полгода не было, а скоро я опять уйду, а тебе надоело?

— Не знаю. Надоело, — отвечала Клава.

— Скоро я уйду, — напоминал он.

— Уйдешь и придешь. Ваша такая работа. Ничего не поделаешь. Ведь все равно уйдешь.

— А если не уйду?.. Хочешь, чтобы не уходил?..

— Не знаю, — говорила Клава. — Может, хочу, а может, не хочу…

— Ну, ладно. Поцелуй тогда, чтобы я успокоился, — просил боцман. И она целовала его в лысину или в лоб, а ему хотелось, чтобы это было в губы, и губы были бы как кипяток, а жена бы прижалась.

Ему хотелось сделать для нее что-то особенное. Он был легок и не в силах был носить Клаву на руках, зато заплетал ей на ночь волосы, длинные, до самой поясницы, и коса выходила прекрасная, толщиной в запястье. Из плаваний он возил жене игрушки; куклы она любила. Радовалась она также красивым вещам, но это в ней держалось недолго. Клава оказалась склонной к длительной грусти и молчаливости. В том, что ее мучит, невозможно было разобраться, а она не говорила. Но она вздыхала в ответ и часто сидела перед сном у зеркала, не сводя глаз со своего отражения, иногда плакала. «Может быть, она уже беременная?» — подумал боцман и осторожно спросил у нее: