Альберт Карышев - В День Победы

Старушка весело засмеялась и насмешила своего учителя. Их нынешний урок был как-то празднично бездеятелен; а день был солнечен, тих и чем-то, если не смотреть в окно и не видеть желтеющих листьев, напоминал Александру Николаевичу день сдачи последнего экзамена на аттестат зрелости. Посидев и поговорив еще немного, учитель и ученица расстались. Вскоре Саша зашел в магазин и купил книжку русских сказок, которую и передал старухе к большой ее радости.

Простыв однажды на сквозняке, она захворала. Александр Николаевич узнал об этом и немедленно отправился к Федосье Марковне.

Она лежала на кровати. Как только молодой человек постучал и переступил порог, хозяйка попыталась встать ему навстречу, но он попросил ее не делать этого, тогда она просто села, откинув ветхое стеганое одеяло и поставив на пол обутые в стоптанные валенки ноги. Смущенно отворачиваясь, она принялась поправлять круглый пластмассовый гребень в волосах, наконец спохватилась, взяла со спинки кровати платок и накрыла им голову. Александр Николаевич снял с вешалки ее старомодное суконное полупальто и накинул старухе на плечи.

На постели у нее он увидел подаренную им книжку, раскрытую в самом начале. Дальше он с интересом осмотрел небольшую комнату. Русская печь была выбелена. В разных щелях стен, оклеенных обоями, торчали какие-то сухие травы. Наконец Александр Николаевич остановил взгляд на увеличенных фотографиях двух парней и одного подростка. Портрет подростка был украшен расшитым полотенцем, как это большей частью делается не в русских, а в украинских деревнях.

— Это ваш младший?

— Да, это Петя, — произнесла Федосья, слегка поворачивая голову и выражая голосом смиренную печаль, которая с течением времени стала звучать как почти обыкновенная интонация.

Саша увидел, как его ученица осунулась, как сильно сдала, что было вполне естественно для ее состояния. Морщины ее стали глубже, а глаза провалились, утратили живой блеск и свойственную молодости остроту взгляда. Теперь это были глаза просто дряхлого, к тому же больного человека, слезящиеся, близорукие, даже мутноватые. От слабости Федосья Марковна мелко трясла головой. Она строго глядела на Александра Николаевича, а он все сильнее печалился, так что уж стал бояться, как бы ему не заплакать.

Стараясь улыбнуться, она виновато произнесла:

— Вот… Прихворнула.

— Вы бы лежали, — ответил он ей, трогая свои повлажневшие веки и смущенно светлея лицом.

— Ничего, — она махнула рукой. — Уже скоро поднимусь. А то совсем было худо. Думала, помру.

— Может, вам надо помочь? — спросил Саша, не зная, о чем еще говорить в подобной обстановке.

— Да нет, не беспокойся.

— Может, в магазин надо сходить?

— Не печалься обо мне. За мной есть кому присмотреть. То Никаноровна, то Романовна заглянут. Мы в случае чего всегда друг к дружке ходим.

— Тогда давайте я вам чаю вскипячу.

— Нет, Сашенька, — решительно повторила она. — Ты лучше иди. Не смотри на меня такую. Смотри, когда поправлюсь.

Скоро настала ему пора уезжать из Корягина. Напоследок Саша попросил бабушку еще раз пригласить старух. За день до его отъезда они собрались почти в полном составе, не пришла только Меланья Прохоровна, сославшись на слабость в ногах.

Опять эти бабки, выпив винца, пели в саду у Татьяны Тихоновны. Александр Николаевич поощрял их, но дожидался, когда наступит очередь Федосьи Марковны. Наконец ее очередь наступила. Старуха принялась рассказывать свои «стихи». Она рассказывала «стихи» прежние и новые. В ее облике, в голосе была какая-то особенная серьезность и добросовестность. Видя, как Федосья старается, городской гость благодарил ее взглядом. Когда же она закончила выступление, Саша улыбнулся и кивнул своей ученице.

Дед Кукушкин шкурил возле порога избы новое топорище. Кашлянув, он пободрее спросил у Федосьи Марковны:

— Ну как, выучилась грамоте?

— Выучилась, — отвечала она с достоинством.

— Дальше что будешь делать? В сельсовет, что ли, работать пойдешь?

— Может, и пойду.

— Кольку-счетовода, слыхали, за пьянку уволили? — произнесла Агриппина Савельевна, помогая деду развеять внезапную грустную паузу.

— Чай, за пьянку-то не одного Кольку уволили, а еще и бригадира Потапова, — с большим тактом съехидничала Никаноровна.

Федосья Марковна усмехнулась, нисколько не обидевшись на беззлобные шутки, а Александр Николаевич отчего-то вдруг понурился и глубоко вздохнул…

Утром он уже трясся со своим чемоданом на попутной телеге, запряженной гнедым мерином. Мерина понукал краснолицый конюх Иван Пантелеич, покрытый выцветшим картузом. Извилистая проселочная дорога пролегла между скошенными хлебами. На остатках желтых стеблей блестела холодная утренняя роса, прибившая и пыль на дороге; справа без малейшего движения стояла березовая роща, впереди виднелись постройки железнодорожной станции. Конюх держал вожжи, хлестал ими по бокам мерина и покрикивал на него. Сытый и флегматичный тяжеловоз лишь немного убыстрял шаг, затем опять двигался с прежней скоростью. От утреннего холодка Александр Николаевич ежился в своем джемпере. Он помалкивал, чему способствовал и старик конюх, который перестал донимать расспросами невнимательно отвечавшего ему седока. Вместе с воспоминаниями о проведенном в Корягине времени Саша увозил светлую тоску по Федосье Марковне. Эта тоска навсегда останется в нем и через много лет будет с прежней теплотой озарять ему душу, вызывать непонятную для окружающих тихую усмешку и особенную мягкость в обращении с друзьями и близкими.

Пусть будет благословенна память о старой крестьянке, встретившейся ему на пути.

Пусть будет счастлив он сам.

Очень-очень душно. Жилин, Лавров и Гена лежат на кроватях, откинув одеяла к ногам. Их лица потны. Время от времени они берут вафельные полотенца, скомканные руками, вытираются и обмахиваются. Лавров проводит полотенцем по лысине и протирает очки. Гена поставил ногу на кровать, к ноге прислонил блокнот и что-то пишет в нем. Он в свободное время чаще всего тем и занимается. Что у него выходит, Жилину с Лавровым неизвестно.

Отвлекаясь от своего занятия, молодой человек посматривает на товарищей, о чем-то думает, усмехается. Скользящим взглядом, и тоже не без усмешки, он видит посреди комнаты стол и карты, оставленные на клеенке, новые, атласные, с черными рубашками, на которых красными линиями изображены дивные птицы. В карты, перед тем как лечь, играли Жилин с Лавровым.

Трест высотников находится под Ленинградом. Они возводят трехсотметровую мачту в приволжской солончаковой степи, к югу от Баскунчака, телевизионную антенну для приема московских передач. Всего здесь работает десять человек, включая бригадира и прораба. Монтажники расселены по комнатам во временном сооружении барачного типа. На сорок километров вокруг имеется одна населенная точка — овцеводческий совхоз. В степи поставлены столбы и меж ними натянуты провода: из совхоза к монтажной площадке подается электроэнергия. Рано утром сюда привозят питьевую воду, налитую в оцинкованные изнутри железные бочки, в которых на стенках, при снятии крышек, в такт колыханиям воды движутся светлые кольца. Одновременно строители из других городов создают поселок-телецентр. Дома еще не отстроены и в сумерках выглядят руинами…