Альберт Карышев - В День Победы

— Нет, Саша, и позже было нельзя. В девятьсот шестом году отец вернулся с японской войны. Пришел на деревяшке заместо ноги. Тут уж не до учения. Мне в ту пору исполнилось четырнадцать лет. Почитай, девка. Все уже могла: и косить, и жать, и молотить, и доить, и варить… Матери с отцом помогала. Нас у них было четыре души. Два мальчика и две девочки. А я самая старшая. Потом родители у нас умерли. Сперва отец, потом мама. Я стала с младшими одна нянчиться.

— А после революции? — сказал Саша. — Были ведь в деревнях ликбезы…

Федосья Марковна покачала головой и улыбнулась со светлой грустью.

— К тому времени, милый, я уже сама троих родила. Семнадцати лет от роду вышла замуж за нашего корягинского кузнеца Гришу Блинова. И нарожала ему одних сыновей. Я Гришину фамилию всю жизнь ношу. А в девичестве была Овсянникова.

— Простите, он умер, муж ваш? Может быть, вам тяжело об этом говорить? Тогда лучше не надо.

— Да нет. Ничего. Мужа у меня убили в Отечественную войну. Партизанил он. Уже не больно молод был, а вот ушел в партизаны.

— А дети?

— Дети?.. Значит, так. Самый первый еще во младенчестве умер. От оспы. Двое, как их отец, на войне погибли. В Красной Армии. И самый последний погиб. Был у нас с Гришей еще один мальчик. Поскребыш… Любимец наш, стало быть. Думала, будет мне утешение в старости. Но, видно, не судьба. Погиб четырнадцати лет от роду.

— Как же это случилось?

— А так. Немцы у нас тут в первый год войны стояли…

— Немцы? — машинально переспросил Александр Николаевич, слушая старуху со вниманием, но в определенные моменты отвлекаясь мыслями об уже рассказанном ею.

— Ну да, немцы, — подтвердила она. — Эти… В касках… Безобразничали. Комсомольцев расстреливали… Сперва, правда, все Золотую гору рыли, — тут Федосья Марковна открыто засмеялась, вспомнив вдруг что-то забавное. — Это возле Бахвалинского леса. За что ее Золотой прозвали, никто, поди, и не знает, а немцам кто-то из наших баб шепнул, будто в ней золото зарыто, они и рады стараться. Рыли-рыли, ничего, конечно, не нашли… В общем, неплохо им сперва жилось. Кур да поросят ловили, лопали все, что под руку попадало. А потом в наших краях партизанский отряд объявился. Тут уж немцам не до кур… Зверствовать, конечно, начали. Двух старичков повесили за помощь партизанам. А партизана Диму Любимова, ихнего разведчика, поймали, за ноги к лошади привязали и протащили по деревне, потом тоже повесили… Да, к чему я это все?.. Ага, вот что. Как наши стали Корягино от немцев освобождать, сынок мой Петя красноармейцам на помощь побежал. Я и ахнуть не успела, а уже Петя мой через плетень перепрыгнул, бежит, кричит: «Ура!», а у самого гранаты в руках, они у него, у дьяволенка, в огороде были закопаны. На улице-то прямо страх что делается. Орут, бегут, пулемет строчит. А Петя: «Ура!» — и гранаты свои в немцев бросает. У меня сердце обмерло. Я за Петей. Кричу глупость какую-то: «А ну, вернись сейчас же! Я кому сказала? Я вот тебе сейчас задам!» А сердце из груди вырывается. Ноги подкашиваются. Плачу на ходу. Почти догнала его. Потом гляжу: а он вроде как испугался, когда меня увидел. Обернулся, смотрит так испуганно, а сам за живот держится и на коленки опускается. Я к нему: «Петенька! Петенька! Что с тобой?» Он руку отнимает от живота, глядит в руку и говорит: «Мама, кровь». Я тоже говорю: «Кровь». А он все опускается, опускается, все белеет… Я кричу: «Петенька!» А он уж почти шепчет: «Маманя, ты не плачь. Не плачь, говорит, маманя…»

Федосья Марковна часто заморгала и, отвернувшись, вытерла руками беглые слезы. У Александра Николаевича засвербило в носу; он вздохнул и несколько быстрее стал ходить по веранде.

— А ведь я тебя, Саша, помню совсем маленьким, — неожиданно произнесла она за его спиной и, когда учитель обернулся, добавила, просветленно улыбаясь: — Вот такусеньким… Ты со своими родителями к нам сюда на лето приезжал. Сам-то, поди, не помнишь?

— Помню, — тепло отозвался Александр Николаевич. — Прекрасно помню.

— Как твои папа с мамой? Живы-здоровы?

— Папа с мамой чувствуют себя пока неплохо. Работают.

— С тобой, кажись, еще сестренка приезжала?

— Приезжала. Катя. Она теперь сама мама. У нее двое детей.

— Ты-то еще не женился?

— Да нет еще.

— Ну, слава богу, что у вас все хорошо. Слава богу…

Дождь наконец перестал. Сад поблескивал обильной влагой. С крыши все реже падали дождевые капли. Бабушка, заглянув на веранду, позвала почтенную первоклассницу остаться обедать, но Федосья Марковна заторопилась, сославшись на то, что у нее не кормлены курочки и не доена коза. Оставив на столе свой букварь и поблагодарив Сашу, старая женщина отправилась к себе домой; и учитель начал глядеть сквозь стекло: как она пошла по улице то прилипая подошвами резиновых сапожек к размытой глинистой тропе, то слегка по ней проскальзывая.

Несколько дней подряд Александр Николаевич с Федосьей Марковной занимались чтением и быстро двигались вперед. Спустя всего лишь неделю она, благоговейно прикасаясь к строчкам в букваре, уже читала по складам небольшие фразы, такие, например, как: «У Ромы рама, у Мары мяч, у папы усы». Ее способностей не переставали удивлять молодого учителя, и он, несколько идеализируя Федосью Марковну, думал: «Какое она сокровище. Да вот судьба не сложилась для нее благоприятно».

Далее они стали учиться писать в тетрадке «по двум косым». Тут дело пошло намного медленнее. Ее пальцы, привыкшие к грубым работам, ручку держали вначале совершенно беспомощно. Однако учитель и ученица не сдавались; и еще через неделю Федосья Марковна сносно вывела одну за другой с десяток заглавных и прописных букв.

— Вы просто молодец! — воскликнул он и потер руки, чувствуя духовную связь между собой и ею и вместе с тем сознавая, что, с тех пор как взялся обучать старуху, несет за нее ответственность. — Вы, наверное, этого сами не понимаете. Но у вас большие способности.

— Да я-то что, Сашенька? — скромно, но польщенно отвечала Федосья Марковна. — Это тебе, голубчик мой, надо сказать спасибо.

— Ну, если бы у вас не было таких способностей, что бы я мог сделать? Вот скажите — что? Как бы ни старался, вы за такой короткий срок все равно ничему бы не выучились!

— Чай, я и дома все букварь читаю да в тетрадке пишу. Что мне еще вечерами-то делать? Бабы наши уж подсмеиваются надо мной. Да мне все равно!

— Вы живете одна?

— Одна.

— Скучно, наверное, вам?

— А у меня еще кошка да коза живут. Пять курочек бегают. Вот с ними со всеми и провожу время. Летом и забот немало. Зимой одиноко, скучно бывает, а летом и в огороде копаюсь, и козу дою, и кур кормлю, и за яблоньками ухаживаю, и наличники когда подкрашу.

— Как же вы со всем этим одна справляетесь? — спросил Александр Николаевич. — Ведь вам уже лет немало. Извините, конечно, что я вам об этом напоминаю…