Альберт Карышев - В День Победы

Особых дел тут у монтажников не было, разве только что купили туалетного мыла да заглянули на почту. Посмотрев в клубе кино, взяли в магазине вина и постучали в один домик — попросить стакан. К ним вышла женщина. Стакан она принесла, но передумала давать его и пригласила зайти. Сначала она положила на тарелку соленых огурцов и порезала хлеба, потом налила ухи и произнесла:

— Закусите по-людски.

Женщина эта очень монтажникам понравилась. Прежде всего потому, что снисходительно отнеслась к их просьбе. Сама она тоже села за стол, подперла щеку ладонью и стала на них смотреть. Лет ей, пожалуй, было столько же, сколько Жилину, или чуть поменьше. Понятие красоты слишком расплывчато, чтобы ее внешность каждому одинаково пришлась по душе, но с точки зрения красоты здоровой, телесной, перед ними сидела просто замечательная женщина, из тех, кому полностью вредит использование косметики, чьи лица от губной помады утрачивают благородство и делаются похожими на размалеванные вывески. Почтение к таким женщинам внушают качества, заложенные в них природой: отличное здоровье, во взгляде достоинство и мудрость, некоторая насмешливость, но вместе с тем что-то глубоко в жизни выстраданное, голова, украшенная благородной сединой, свежее загорелое лицо, опрятность в одежде такая, что белая домашняя кофточка кажется праздничной.

«Ба! — решил Жилин. — Вылитая моя супруга Галя! До чего же похожа!»

Побуждение сразу сообщить об этом хозяйке он сдержал, но предложил ей:

— Выпьешь сама?

— Выпью, — ответила хозяйка, которая, между прочим, обратила на него внимание — посматривала с прищуром, но Жилину показалось: когда опустила глаза, то малость покраснела.

— Всех, что ли, пьяниц приваживаешь? — пошутил он.

— Вы первые. Раз охота выпить, чего ж под забором пить? Вы мне не мешаете.

— Работаешь или как?

На этот вопрос хозяйка не нашла нужным ответить, лишь пожала плечами.

— Одна разве живешь?

— Одна, — сказала хозяйка, потом усмехнулась, держа перед глазами опустевшую граненую стопку. — Детей не успела родить, — и добавила ровным ироническим тоном, каким делают наиболее грустные признания: — Мужа положили как раз на Мамаевом кургане. Встречались, конечно, и другие. Но, как говорят, лучше не было, а от того, кто хуже, мне детей не надо.

Кстати сказать, Жилин, несмотря на свою крепкую породу, пьянел скоро и обретал пышущее жаром лицо и склонность к затяжным беседам о жизни, хотя становился косноязычен. В то время как Лавров дочерпывал уху и обсасывал рыбьи кости, орошенный по всему лицу потом, а Гена с ним переговаривался, давая Жилину возможность удовлетвориться отдельным разговором, последний, приблизившись к хозяйке, понимающе тряс головой; между ними как-то сразу обеспечилось взаимное расположение, и женщина перестала прикрывать иронией свою усталость. Потом Гена и Лавров услышали, что наступила очередь Жилина. Тот все же заметил хозяйке, что она походит на его жену, и Гена подумал, что только очень бесхитростный человек может не предусмотреть такой естественной вещи: а ведь не следует одинокой женщине докладывать про свою жену, конечно, в этом нет ничего неприличного, просто жестоко ожидать сочувствия семейному счастью от того, кто им не владеет…

— Пошли, — сказал Лавров. — Пора.

— Ты это… слушай… отстань, — обернулся Жилин. — Дай с человеком поговорить.

— Пойдемте, Шкап. На автобус опоздаем.

— Ступай, ступай! — недовольно отмахнулся Жилин и снова, обратив разгоряченное лицо к хозяйке, посветлел, а она, судя по всему, вовсе была не против, чтобы он еще побыл с нею, хотя Гена заметил: она, пожалуй, даже не слушает, а, запечалившись и слегка покачиваясь на стуле, думает в тон Жилину, но о своем.

Зная его упрямство и видя, что уговаривать бесполезно, двое откланялись и пошли. За дверью Лавров потер руки и захихикал.

— Чему вы радуетесь? — спросил Гена. — Пусть побудет. Приедет позже.

— Полный порядок, — сказал Лавров и опять захихикал: — Шкап-то! А? Каков? Все пиджаком прикидывается! Очень хитрый человек!

А Жилин задержался там надолго. Двое пожилых людей просидели дотемна, еще выпили, и Жилин остался у нее ночевать на деревянной кровати старого образца, с высокими ножками и спинками, украшенными резьбой. О том, где расположится хозяйка, он не подумал, так как, утонув в мягких подушках, разнеженный вином и крахмальными простынками, сразу заснул, а утром, сообразив, где находится, побыстрее оделся и увидел, что она поднялась рано и на столе уже были вино и закуска.

— Заразу эту лучше убери, — сказал он, кивнув на вино, затем, умывшись на улице из рукомойника, без аппетита позавтракал и собрался уходить, но встретил внимательный взгляд женщины и в смущении помедлил. Сердце Жилина ощутило как бы щипки двумя пальцами. Крякнув, он опустил глаза и направился к двери.

— Еще зайдешь ли? — спросила хозяйка.

Полуобернувшись, Жилин важно ответил:

— Спасибо тебе.

— Зайдешь заночевать?

— Чего ж я тебя буду беспокоить? У меня своя постель есть.

— Ну, так просто, — сказала она.

— «Так просто?.. — подумал Жилин вслух. — Может, зайду. Рубаху бы мне надо помыть. Вот, может, и попрошу тебя…»

Их мачта уже подпирала небо. От земли ее вершина была далеко, и монтажники казались чуть крупнее орлов, которые парили близко, встречая людей в своем царстве с изумлением. Если бы птицы умели думать, то, наверное, захотели бы узнать: зачем люди поднялись так высоко? Может быть, собираются проколоть небо этой железной штукой, пустить тучи и дождь? Так нужна была вода животным, птицам и очерствевшей, но всегда готовой родить земле, способной после обильных дождей быстро зарасти нежно-зеленой шелковистой травой.

Жилин чувства скрывать не умел и теперь в соседстве с Лавровым мрачнел и беспокоился. Действуя монтажным ключом, он вдруг вхолостую проворачивал инструмент и со злостью его швырял, благо ключ, привязанный к поясу, не мог свалиться на землю. В том, что он так вел себя, ничего, конечно, хорошего не было. Все видели, что дело плохо, и бригадир Коновалов собирался Жилина с Лавровым разъединить, отослать последнего вниз, к лебедке «ползучего» крана, который перемещается по мачте и все выше подтягивает ее очередные секции. В свободное время старый монтажник опять косился на Лаврова, по ночам ворочался на кровати и заставлял ныть панцирную сетку, иногда, взяв подушку и одеяло, уходил из барака и ложился на каких-то досках, под многочисленными ясными звездами.

Гена в одних трусах шел следом за Жилиным. Тот, вытянувшись на досках, рассматривал звезды, смолил «беломорину» и вздыхал. Гена садился у него в ногах и обнимал себя за голые колени.

Степь хотя и густо темнела, но не спала. Замерев, можно было услышать вокруг себя шорохи, производимые какими-то мелкими обитателями степи, может быть, грызунами. В восточной стороне горизонта тянулась призрачно светлая полоска, уставясь на которую Гена вдруг начинал заражаться неясной, теплой, даже почти приятной тоской. У входа в барак, над крылечком, горел электрический фонарь. Опять недоставало прохлады, и Жилин лежал по пояс раздетый.