Альберт Карышев - В День Победы

— Я ненадолго, — повторил Виктор Андреевич, прохаживаясь по квартире и оглядывая знакомое расположение комнат, но совершенно иную обстановку. — Ну, вот и все, — сказал он. — Спасибо, — и, подумав и порывшись в карманах, протянул ребенку костяного божка.

— Вы приплыли из Африки? — спросил мальчик, зажав в кулаке сувенир.

— Нет, — ответил Сомов, переступая порог, — из Индонезии. Я капитан танкера… Мы ходили в Индонезию…

Теперь он решил просто вволю побродить по городу своего детства и юности, в котором сегодня было ничуть не меньше солнца, чем в какой-нибудь Джакарте; а зной, не смягченный, как на островах Индонезии, дыханием океана, казался тут даже чувствительнее. Щурясь из-под лакированного козырька от слепящих лучей, Виктор Андреевич медленно, непринужденной походкой свободного от дел человека шагал по тротуару и удивлялся непривычной ширине знакомой улицы, как бы большей ее заполненности светом и воздухом и новой ее перспективе, в которой сходились не прежние частные домики, а высотные каменные здания. Тут, вдали от моря, романтика, безусловно, выветрившаяся из головы Сомова за много лет работы на флоте, вдруг снова возродилась в нем и начала, как в дни молодости, возвышать его в собственных глазах. Стройный, широкоплечий, с красивыми седыми висками и седыми усиками, подтянутый и уверенный в себе, этот старый морской волк с невольным чувством превосходства поглядывал на прохожих, а те, в свою очередь, с симпатией смотрели ему в лицо, затем оборачивались, особенно женщины.

Ему давно хотелось навестить родные места, но за всевозможными делами и заботами он никак не мог собраться и вот приехал спустя почти тридцать лет. За эти годы Сомов успел закончить мореходное училище, избороздить все моря и океаны, потерять некоторых из друзей, вырастить и женить сына, узнать, находясь в плаваниях, о смерти матери и отца, наконец, сам стал уже далеко не молод. Правда, изредка Петр Андреевич наведывался к родителям и сестре, но всякий раз по необходимости и спешно, а так, чтобы распорядиться своим временем, подольше побыть в городе, приехал впервые и сейчас не только радовался, но в глубине души печалился светлой печалью, которая, впрочем, благодаря хорошей погоде постепенно у него рассеивалась.

Капитан надеялся, что среди идущих ему навстречу людей мелькнет чей-то знакомый образ. Он перебирал в памяти, кто из старых его друзей и приятелей мог быть сейчас в городе, но, судя по письмам сестры, не осталось никого: один уехал, другой умер, третий подевался неизвестно куда. Напрягая зрение и фантазию, Виктор Андреевич слегка холодел от неожиданности, ибо некоторые прохожие ему все же кого-то очень напоминали. Вот прошла мимо худенькая седая женщина, и Сомову показалось, будто сквозь ее морщины проступают мягкие черты встреченной им в юности девушки, возможно, просто одноклассницы или соседки по дому, но — увы! — женщина отвернулась от него и ускорила шаг. Потом он точно так же предположил в опустившем глаза мужчине (с ним он даже неловко поздоровался) какого-то бывшего своего товарища. Помимо своей воли капитан огорчился, стал настраивать себя на грустный лад и думать: «Почему нам бывает стыдно встречаться через много лет? Почему мы, взрослые люди, часто делаем вид, будто не замечаем на улице друзей детства? Может, кто-то, у кого не сложилась судьба и потерпели крушение надежды, не желает казаться неудачником? Или, может быть, мы не хотим предстать друг перед другом озабоченными и постаревшими? Напрасно! Как было бы хорошо остановиться да поговорить по душам!..»

Виктор Андреевич зашел на городское кладбище, разыскал могилы отца с матерью и поклонился им. Держа в руке фуражку, он побродил меж старинными памятниками, размышляя в этом грустном месте о бренности собственного жизненного пути и неожиданно испытывая какую-то особенную острую тоску по отчему краю. С закатом солнца капитан решил возвратиться в гостиницу и отдохнуть, чтобы утром сесть на поезд и поехать домой. Возле перекрестка он попытался остановить такси, но ему это, к сожалению, не удалось — все машины оказывались занятыми. Наконец притормозил «частник», новый дымчатый «Москвич», и Сомов, поблагодарив владельца, сел рядом с ним, но неожиданно, покосившись на него, вздрогнул, ибо увидел настолько явно выраженный «онегинский» профиль, настолько характерное «пренебрежительное» поджатие губ, что ни на секунду больше не усомнился: «Господи! Вот тебе и нет знакомых! Да ведь это Колька Огурцов! Из параллельного класса! Он ведь тоже собирался на флот, да не прошел медкомиссию! Вот тебе на! А сестра писала, будто он потом куда-то уехал!»

От волнения он едва продохнул. Еще покосившись на Огурцова и удостоверившись, что это он, капитан усмехнулся, поправил за козырек фуражку, поерзал на сиденье, однако с огромным трудом пересилил себя и сперва решил поиграть с Колькой в приятную игру, состоящую из прозрачных намеков, понаблюдать за ним исподтишка, а потом уж ему открыться.

— Куда? — спросил Огурцов, кинув на Виктора Андреевича мимолетный рассеянный взгляд, спросил знакомым «актерским» голосом, который обострил у Сомова волнующие ассоциации.

— В гостиницу, — ответил капитан, хитро улыбаясь. — Если можно, прокати меня сначала по всему городу. Я давно в нем не бывал и напоследок хочу посмотреть на него еще раз.

Огурцов, не проявив к намеку любопытства, включил скорость, дал газ, и они поехали. Виктор Андреевич, усмехаясь, почесал лоб и, спросив разрешения, закурил.

Сперва они катили под уклон по центральной улице, затем, деловито крутя баранку, Огурцов направил машину в переулок. Вечернее солнце, до сих пор светившее сбоку, теперь ударило прямо в глаза, и владелец «Москвича» защитился от встречных лучей световым фильтром. Несколько раз глянув в водительское зеркало, так осторожно, чтобы не поймать взгляд Огурцова, Виктор Андреевич вздохнул и не без сожаления подумал: «Ах, Колька, Колька! А ведь мы с тобой уже дряхлеем! Что ни говори, время берет свое. Вон у тебя какие глубокие складки на лбу. Волосы тоже седые. Зря, брат, только пижонишься. Ни к чему тебе мушкетерская прическа. Это для какого-нибудь старого дурака. А у тебя лицо умное. Впрочем, молодись, молодись, Колька! — веселея, подумал капитан. — Это не беда. Главное, чтобы не расквасился. А то я встречал таких своих одногодков, что хотелось назвать «дедушками». Небось положение занимаешь. Видно по всему. Собственный «Москвич» и все такое…»

Огурцов, устремив взгляд вперед, молча делал свое «извозчичье дело» — так успел мысленно вышутить старого товарища капитан. Да, Колька был по-прежнему красив и даже, наверное, более определенно, чем в юности, очень был примечателен напускным высокомерием и этим своим редким профилем, в котором контуры носа и лба попадали в одну линию. С почтением к товарищу, с осознанием его и собственной значимости (вот, мол, мы с тобой не подкачали, вышли в люди и живем с чувством достоинства и даже небольшого бескорыстного превосходства) Сомов все улыбался себе в усы и поглядывал в зеркало. «Узнает или не узнает?» — лукаво размышлял он, весь во власти затаенного игривого интереса. Однако владелец «Москвича» никак не реагировал на своего пассажира, ибо наступали часы пик, в городе становилось все многолюднее, и надо было очень внимательно следить за пересекавшими мостовую прохожими.