Альберт Карышев - В День Победы

— Ух, дурища!.. Выросла, а ума не набралась!.. Не оторвал я тебе язычок-то вовремя, вот и болтаешь!..

Он велел ей сходить за дедом Аркадием. Тот явился, посмотрел и сказал:

— Где не надо, отрок, там у тебя кумпол хорошо работает! Папироски курить или в школе прогуливать! В бессознательности мать-то! Белки уж показывает! А вам интересно, что дальше будет!..

Доктор нашел у Чикуновой воспаление обоих легких и отвез ее в больницу. Опять Венька ухаживал за малышами и теперь не отвергал соседской помощи. Утром он шел в школу и в последнее время очень там старался, а Клавдия Тимофеевна его поощряла. День и вечер Вениамин проводил с братьями и сестренкой. Если они надоедали, гнал их прочь, садился перед печкой и слушал, как шумит огонь в железном печном объеме. В дни больничных посещений все четверо, взявшись за руки, шли навестить мать. Но их не пускали в палату, потому что матери было очень плохо и требовался покой. Когда начали светлеть дни и дуть теплые ветры, она вернулась из больницы совсем исхудавшая. Одежда стала ей велика, лицо словно подтаяло.

Пригревало солнце, капало с сосулек. Таял снег. Во дворе госпиталя обозначилась свалка, зимой замаскированная снегом, а теперь сама по себе белая на черной проталине. В той свалке лежали использованные гипсовые повязки, воспроизводившие руки, ноги или грудные клетки.

Скоро маленькие, ошалев от весны, бегали на воздухе и притаптывали первую траву. Вениамин после школы спешил домой и хлопотал по хозяйству, А мать была еще слаба. Она полежала дома на постели, затем стала сидеть, опершись на подушку, которую Вениамин подкладывал ей под спину.

— Взрослый ты, Веня, стал, — говорила она, вздыхая. — Я и не увидела.

Это уже шла весна сорок четвертого года, и Вениамин учился в шестом классе. Он был еще совсем мальчишкой, но выглядел старше своих лет; не особенно теперь рос, но раздавался в плечах.

— Где тебе было увидеть! — усмехнулся он.

— Давай я встану и помогу.

— Еще чего! Твое дело отлеживаться.

— В школе-то как у тебя?

— Неплохо в школе. Шестой класс закончу, а там в ремесленное пойду. Мы с Клавдией Тимофеевной уже все обговорили.

— Не балуешься больше?

— Вот баловаться мне как раз было некогда, — серьезно ответил Вениамин. — Давно уже не баловался. Ни в школе, ни на улице. Хоть у кого хочешь спроси…

Целыми днями она была невесела, смотрела, вздыхая, огромными после болезни глазами, часто позевывала и дремала. Вениамин, уходя, наказывал Настасье ничего не давать матери делать, а братцам грозился, что если они будут шуметь, то он их усмирит ремнем.

— Подошли бы вы, черти, к ней! — внушал он малышам потихоньку и подталкивал их. — Ну что вы за люди такие бессердечные! Прямо не пойму! Лишь бы бегать да орать! Подойдите, приласкайтесь!..

Ребятишки слушались, приближались к постели и молча стояли, дожидаясь, когда мать проснется. Она вспыхивала от радости, тискала и целовала детей, а они с непривычки не знали, что им надо делать.

— Ах вы мои хорошие! — бормотала мать. — Соскучились без мамки!

— Нас Венька к тебе прислал, — говорила Настасья.

— Венька?..

— Да. Чтобы мы к тебе приласкались, — разъясняла девочка.

— Ну, хорошо… Ступайте, ребятки, — говорила мать. — Маленькие мои!.. Нездоровится мне еще очень… Дайте я отдохну…

— Мы к тебе после еще придем, — обещала Настя, не понимая брата, который в бессильной злобе незаметно показывал ей кулак.

Этой весной мать неожиданно снова заговорила про отца. Она поправилась, вышла на работу и вечером, штопая детский чулок, надетый на электрическую лампочку, сказала:

— Вот, Веня, скоро уж до победы доживем. Не так долго осталось. А мужчин-то как много домой не вернется! Господи, сколько горя война людям принесла!.. И отец твой лежит где-нибудь в сырой земле на чужбине… Ни могилки у него, ни отметины…

Она задержала иглу, но, поморгав глазами, чтобы пресечь слезы, снова взялась за работу, постаревшая, с костлявыми пальцами и уже броско отмеченная сединой.

— Не ладил я с ним, с отцом-то, — отозвался Вениамин. — Не получалось у нас что-то.

— А он ведь вас жалел, — сказала мать и покачала головой, продолжая штопать. — Голубил, бывало, пока с ума-то не начал сходить…

— Может, не сходил он с ума?..

— И так и эдак можно понимать. Бесился, конечно…

— А если бы он вернулся?.. — спросил Вениамин.

Мать подняла глаза, помолчала, усмехнулась:

— С того света, сынок, пока еще никто не вернулся.

— А вдруг бы так получилось?.. — повторил Вениамин, не останавливая в себе внезапной жестокости и охоты ранить мать, да как можно поглубже. — Ну да, — сказал он, — приехал бы, поздоровался… Расспросил нас, как жили…

Она не ответила, только выразила взглядом страх, а он запоздало спохватился, зачем все это ей сказал.

Дети ничего не пропустили мимо ушей. Девочка подобралась к Вениамину и при первом удобном случае спросила:

— Венька, скажи мне, пожалуйста, почему вы с мамкой раньше за папку ругались, а теперь перестали?

— Ты хоть помнишь его? — поинтересовался Вениамин.

— Я всегда все помню, — ответила Настя, потом добавила: — Очень даже я хорошо папку помню. И когда раньше жили, и когда он на войну уезжал.

— Не твое, Настасья, это дело, — сказал Вениамин строго, желая уйти от разговора. Но вслед за девочкой пристали Леха и Андрюха:

— Венька, а Венька!.. Папка-то этот… Его у нас убили?.. А ты тогда кто?.. Тоже папка?..

Атаку братцев Вениамин отбил щелчками по лбам, а всем троим сказал, поворачиваясь спиной:

— Надоели вы мне! Дадите когда-нибудь отдохнуть? Умереть спокойно. Шли бы на улицу.

Он с тревогой глядел на солдат, заезжавших в Григорьевск с войны. Подходил к ним, разговаривал и вдруг спрашивал, не встречали ли они там, на войне, Кузьму Григорьевича Чикунова, бронебойщика.

— Чикунова? — переспрашивали солдаты. — Дай-ка, парень, припомнить, — и, задрав головы в пилотках, думали, шевелили губами, наконец отвечали: — Нет, парень, бронебойщика такого не знаем. Были, правда, у нас один Чугунов, другой Щелкунов, только Петр и Павел.

Дед Аркадий первый отравил Вениамина подозрением, что жив отец. Встретив теперь подростка, сосед подзывал его к себе внушительным жестом и вполголоса докладывал:

— Сон я, Венька, вещий видел: отца твоего…

— Как же ты, дед, мог отца-то видеть, если никогда его не знал?

— А знать и не надо, Венька. Он сам во сне узнался.

— Ну и чудак же ты, дед!

— А ты слушай! — говорил Аркадий строго и обиженно. — Бабка, моя знакомая, фигуры из воска в воду пускала… Потом бумагу жгла, пепел рассматривала… Знамение, говорит, выходит!.. Ты вот тут болтаешься, а там, между прочим, опять какой-то военный приехал, с вещевым мешком, кого-то спрашивает…