Альберт Карышев - В День Победы

— Отстань от меня, дед, — говорил подросток, а сам бежал смотреть очередного военного.

— Что тебе, хлопец? — спрашивал боец.

— Так… Ничего… — отвечал Вениамин. — Отец у меня на войне погиб… А ты вот, солдат, живой… — говорил он. И боец, который, приехав с фронта всего на пять дней, заходил в госпиталь проститься с кем-то знакомым, отвечал Вениамину:

— Эх, хлопец! Сказал бы ты так, если бы уже войне наступил конец!

— Послушай, а бывает, что пришла похоронка, а человек живой?.. Тебе такое не встречалось?.. — спросил он у одного солдата.

— Бывает. Это, паренек, бывает. И не так уж редко. На войне много разных случаев…

Солдат хотел продолжить, но Вениамин уже попрощался. Вечером, когда пришла мать, он сказал ей:

— Я про похоронку расспрашивал. Говорят, что бывает это зазря.

— Ты о чем, сынок? — произнесла она с признаком беспокойства.

— Про похоронку. Может, ерунда это все, а может, и не ерунда, раз говорят.

— Что не ерунда-то?..

— То, что ошибка могла получиться. Отец-то, может, живой.

— Да разве так бывает?..

— То-то и оно, что бывает. Все говорят. И солдат один подтвердил.

— Ох, напрасно это, Веня!.. — произнесла мать тихо.

— Ладно, там посмотрим, — ответил он неохотно. — Война когда закончится.

— Весточку бы разве не прислал?

— Может, он специально. Чтобы сразу нас обрадовать.

— Не мучил бы ты меня, сынок.

— Чем же я тебя мучаю?

— Да говоришь как-то так…

— Один тут уже вроде дал о себе знать, — произнес Венька. — Тоже считали мертвым, а оказался живой.

Когда отец ему снился, то во сне Вениамин думал, что это не сон. А проснувшись, не сразу мог поверить, что отец просто снился, особенно утром, когда вместо тьмы был свет и за окном щебетали птицы. Он стал рассеян; и на уроках учителям приходилось часто окликать его, но потом они оставили Чикунова в покое.

— Нет, Вениамин, — сказала ему Клавдия Тимофеевна, — лучше об этом не думать. Видишь ли, это слишком непросто. Было бы, конечно, очень хорошо… Но лучше не думать.

— Скажите, жив у меня отец или нет?..

— Успокойся, — произнесла директор мягко. — Ступай, мальчик, готовься к экзаменам…

Рано утром к Чикуновым постучали. Потом дверь открылась. И это было загадочно и жутко: дверь открылась сама по себе и не издала привычного скрипа. Но вот в нее тихо проскользнул боец. У него не было одного уха, за спиной болтался вещмешок, в руке висела бадья.

«Ну, я это, — сказал отец. — Чего тут такого?»

Все сидели за столом и до появления гостя ели, но тут опустили ложки. Никто ничего не произнес, мать слегка кивнула и улыбнулась тонко и непонятно. Она взяла со стола тряпку и, не сводя с гостя глаз, вытерла губы, потом руки.

«Я ведь это, — повторил отец, ткнув себя в грудь, потом обратил внимание на бадью в своей руке и сказал: — Я вам бадью в хозяйство привез. А ежели вы обижаетесь, — сказал он внушительно, — так я кровью смыл… Вот — боевой орден… Бадью я сюда поставлю. Ну, что вы на меня уставились?»

Мать, ничего не предпринимая, продолжала сидеть. Вениамин поднялся, но не мог сдвинуться с места, хотя понял, что надо подойти к отцу и обнять его, потом снять с отца вещевой мешок.

«Папка приехал», — сказала Настя.

«Кто же еще?» — отозвался отец.

«Похоронка», — сказал Вениамин, глядя отцу в глаза.

Тот понял, кивнул.

Маленькие подошли и прильнули к отцу. Тот стал развязывать мешок, чтобы раздать подарки.

«Анютка, — сказал он матери. — Я сейчас к тебе приду».

Мать встала из-за стола.

«Я воды нагрею. Умыться с дороги», — и отправилась к плите.

Отец разделся по пояс и встал над тазиком, расставив босые ноги, перетянутые на щиколотках завязками. Вениамин поливал из ковшика, а мать стояла позади них и держала полотенце. Возле стены перегнулись отцовские сапоги, и из голенищ выглядывали портянки. Отец фыркал, брызгал себе на грудь и под мышки, а Вениамин поливал ему на красную шею с изломами на коже и спину, узкую, с пулевой воронкой на боку, заросшей, но еще розовой и не приглаженной временем.

«Похоронка, говоришь? — со зловещим оттенком усмехался отец, когда сидели за столом. — Пулю ту Гитлер еще не изготовил, чтобы меня убить! Не нашел он на меня смертной пули! Эх, милые вы мои!. — говорил он, тряся головой, раскрасневшись от выпитой рюмки. — Где я только не был! Что со мной война не делала! И танк надо мной проходил! И из плена бежал, и партизанил! А вот он я, Кузьма Чикунов, ваш родной батька! У меня так: либо грудь в крестах, либо голова в кустах! По-другому не умею! А похоронку, Венька, не выбрасывай! Спрячь ее на память! Мы еще на нее, сынок, поглядим!»

«Надолго к нам, папаня?» — спрашивал Вениамин.

«Нет, Венька, — отвечал отец, вздохнув. — Пять дней мне сроку. После госпиталя я. Отпустили повидаться. Земли еще иностранные надо освобождать. Потом в Германию войдем».

«Скоро война-то закончится?» «Скоро, скоро, сынок! «Там и насовсем приедешь», — говорил Вениамин.

«Примчусь, сынок! Пулей прилечу! Заново жизнь начнем! Мамка мне только ваша не нравится, — и он обнимал мать одной рукой. — Ты меня живого-то не оплакивай, Анюта. Вот когда мертвый я был, тогда ничего. Отрадно. Вспоминала, значит. Часто вспоминала-то?»

Мать быстро-быстро кивала.

«Болела мамка», — произнесла Настя.

«Сильно она болела, — сказал Вениамин. — Простыла зимой. В больнице лежала. Настасья, — сказал он, — не мешай нам разговаривать. Ступай. И не стучи, прошу я тебя. Не стучи. Не стучи», — повторил он и сам себя услышал, просыпаясь, полежал, моргая глазами, потом огляделся, но все, как было с вечера, так и осталось, рядом мать тихо дышала в подушку, а на кровати посапывали спящие малолетки.

Но вкрадчивый стук в дверь повторился. Мать тут же поднялась, но не посмела ступить и шага. Лицо у нее сделалось серым от волнения. Вениамин прислушался и сказал:

— Дай я открою.

Вошел дед Аркадий.

— Что тебе, дед?

— Думал, уже не спите. Работа у меня закончилась. Кобылка сдохла. Зашел погрустить.

— Эх и глупый ты, дед! — сказал с досадой Вениамин. Старик уже заметил странную фигуру матери, что-то сообразил и забормотал, отступая за дверь:

— Взялся запрягать, а она околела… Вот беда-то… Работать мне теперь не на чем…

Осенью Вениамин поступил в ремесленное училище. Первое его появление в новом образе вызвало у взрослых восхищение. Женщины барака вышли заметить Вениамина, один раненый дал ему кожаный ремень взамен брезентового, чтобы приличнее была подпоясана гимнастерка. А дед Аркадий, приунывший с гибелью своей гнедой скотинки, вдруг так засветился, что сбегал в магазин, и потом, оттеснив маленьких, забавлялся фуражкой с лакированным козырьком и эмблемой в виде скрещенных молоточков, щупал на Вениамине гимнастерку, украшенную оловянными пуговицами, рассматривал поясную бляху, где были отчеканены буквы «РУ».