Андрейс Дрипе - Последний барьер

— А здесь что за собрание? Глазами через ограду перелезаете, да? Сейчас сигнал будет. Вниз, ребятки, вниз!

Валдис вздрагивает. На лестнице стоит дежурный воспитатель, и его зычный торжествующий голос заполняет весь коридор. Разом с Валдисом от окон отрываются еще пять, шесть воспитанников, так же, как и он, молчаливо глядевших на волю. Понуро идут они мимо воспитателя вниз по лестнице.

— Ну, чем вам тут плохо? — ехидничает воспитатель. — И школа, и работа, и одевают, и кормят. И все задарма — никаких забот. Выпустят вас — снова пойдут неприятности. У тротуаров стоят чужие мотоциклы, чужие квартиры полны вещей, то подраться охота, то девочки соблазняют. А у нас — тишь да гладь, божья благодать.

Дежурный в хорошем расположении духа. На нем начищенные хромовые сапоги, и он уже успел немного загореть. Валдис слышит скрип этих сапог позади, и его пронзает желание обернуться и бросить этому самодовольному и беспечному служаке что-нибудь грубое и обидное.

— Точно говорите! Если б еще можно было и водочки дербалызнуть, плевал бы я на эту волю вовсе.

Валдиса опередил один из тех, кто тоже стоял у окна. Так что, глядя за ограду на волю, можно при этом думать о водке тоже. Выходит, дежурный прав: забор оберегает их от излишних неприятностей, а тех, по ту сторону, оберегает от них, от правонарушителей. А может, парню просто охота покуражиться, блеснуть своими отполированными мозгами? Один хочет прикинуться худшим, чем он есть на самом деле, другой лучшим. Больше всего боятся показать свое истинное лицо. Быть может, паясничанье — это щит против насмешки над сокровенным? Если уж высмеют, то пусть высмеют маску! Не так обидно, ведь можно усмехнуться про себя и подумать: «Кретины, это же не я, можете ржать сколько угодно!» Если же оплевывают не твою карикатуру, а тебя самого, то спасенья нет. И высмеивать друг Друга колонисты умеют мастерски. Это своего рода спорт и вместе с тем самооборона. Чем больше остроты и пошлости в твоей насмешке над другим, тем меньше посягательств на твой собственный покой!

В кабинете директора школы начальник производственного отдела.

— А план, вы понимаете, что такое план?

— У нас экзамены. Вы понимаете, что такое экзамены? — спрашивает директор. — Ребятам сейчас надо много заниматься.

Кроме них в кабинете еще Киршкалн и Крум. Начальник производственного отдела понимает, что тут он в «стане врага» и подмоги ждать неоткуда.

— Да сдадут они ваши экзамены, сдадут! Ведь учились целый год. Разве несколько уроков что-нибудь решают? — Теперь в его голосе слышны нотки притворной отеческой заботливости, за которыми проглядывают нетерпение и слабо прикрытое сознание, что победу, как всегда, одержит он. — Мы только что получили, наконец, электромоторы и литье. Ребята сейчас поднажмут, а потом пускай себе учатся. С начальником я уже говорил.

— И что он сказал?

— Велел поговорить с вами. Мол, вы знаете лучше.

— Так ведь это приказ начальника: во время экзаменов воспитанников на работу не водить. Берите из младших классов!

— Из младших мне не годятся, там это дело доверить некому. И потом: из каждого приказа бывают исключения. — Начальник производственного отдела ехидно улыбается. — Поймите, чрезвычайное положение!

— У вас на производстве почти всегда чрезвычайное положение, — тоже не без ехидства говорит Киршкалн.

— Разве в этом моя вина?

Повод есть, и начальник производственного отдела ударяется в критику объективных обстоятельств, куда входят и непомерные требования заказчиков, и неоперативность снабженцев, и все прочее; говорит о том, как он лезет из кожи, делая все для спасения положения, но никто не идет ему навстречу.

— Так что же у нас, в конце концов, — завод или закрытое воспитательное учреждение? — не выдерживает Крум. — Давайте тогда закроем школу, и дело с концом.

— Труд — самый лучший воспитатель. Мы воспитываем трудом и для труда! Это испытанный и мощный козырь, его здесь выкладывают с треском. Образованные шалопаи нам не нужны.

— А работящие дураки нужны? — спрашивает Киршкалн.

Конца этому спору не предвидится. Вопросы и ответы, доводы и возражения обращаются по кругу, словно жестяные вагончики игрушечной железной дороги.

Смысла никакого, одно бренчание.

— Вам премии ваши в десять раз дороже воспитания, — переходит к запрещенным приемам Крум.

— Мы хоть дело делаем, а вы в школе чепухой занимаетесь. Мы план даем, а вы знай двоечки клепаете.

План, план, план. План всемогущ, и спор заканчивается тем, что ребята откладывают учебники и неохотно покидают классы ради того, чтобы одолеть штурмом этот план. Как всегда, производственный отдел положил отдел учебно-воспитательный на обе лопатки.

— Это разве порядок? Никакого порядка! — В коридоре к Киршкалну подбегает Тру дынь. — Когда мне учить эти формулы? Я теперь ни за что не ручаюсь — завалю как ныть дать.

— Эти формулы тебе давно пора знать, — угрюмо отвечает Киршкалн. — Весь год никто не мешал учиться.

— Вы забыли — повторение мать учения. Это выдал один дядя поумнее нас с вами. Но вам разве что докажешь. Да, некрасиво получается.

И в самом деле получается некрасиво. Но что можно сделать наперекор всемогущему плану?

— Надо звонить начальнику, — подходит к Киршкалну Крум. — Для какого черта тогда издавать все эти приказы?

— Будто он сам не знает. Спасибо и на том, что Озолниек, по крайней мере, входит в наше положение, но на его плечи план тоже жмет.

— Выходит, благородная задача воспитания, единство требований и прочее — красивые слова? — подковыривает Крум.

— Если говорить о воспитании в целом, то не кажется ли тебе, что сейчас все мы переживаем как бы период поголовного увлечения проблемой? Все наперебой воспитывают друг друга, только про себя забывают, Всегда легче призывать к делу, чем делать его.

Крум остается в школе, а Киршкалн идет на проходную за свежей почтой и вспоминает, как на одном собрании начальник производственного отдела невзначай высказал весьма оригинальную мысль: «Какие мы могли бы делать дела, как зарабатывать и вообще — развернуться! — не будь этих бестолочей колонистов!»

В тот раз Киршкалн крикнул: «Правильно! Распустим их по домам. Они только мешают солидному предприятию в работе».

Все рассмеялись, а оратор, сообразив, что сморозил глупость, покраснел и стал заверять, что его неправильно поняли, он, дескать, имел в виду совсем другое, но, увы, именно так думали многие из тех, кто над ним смеялся. Они и теперь так думают. Насущные заботы производственного и хозяйственного отделов зачастую оттесняют на второй план воспитательную работу, хотя формально она считается главной. Как это нередко случается средства приобрели решающее значение, а про цель, которой они, по идее, служат, люди попросту забывают.