Андрейс Дрипе - Последний барьер

По-видимому, проблема не проста, и Киршкалн понимает, что над всем этим надо еще подумать; тем не менее он себе представляет школу и завод как двуединое целое с общими интересами и одним директором.

Это ремесленное училище со специальной программой, где воспитанники получают среднее образование и овладевают профессией. И деятельность этого учреждения не должна подчиняться соображениям рентабельности пли быть в тисках плановых показателей, хотя в ограниченных размерах производство может существовать.

Тогда никто не мечтал бы об избавлении от «бестолочей» колонистов и о замене их рабочими, а прилагал ус алия к тому, чтобы из колонистов сделать хороших и образованных рабочих для настоящих заводов.

Киршкалн забирает почту своего отделения и на обратном пути просматривает, кому письма. «Валдису Межулису» — значится на голубом конверте с весенним пейзажем (березы и разлив на реке) на левой половинке, а внизу, где адрес отправителя, — «Р. Лигер».

На душе у Киршкална сразу светлеет, мучительные проблемы отступают и уже забыты. Вот и прилетела первая ласточка. Принесет ли она ожидаемую весну?

Даже почтовая марка из серии «Животные» — белый песец на фоне голубоватого снега. Киршкалн знает цену подобным мелочам, и Расма, как видно, тоже.

Валдис помогает перетаскивать сверлильные станки на склад готовой продукции. Ему в общем безразлично, где быть — в школе или на заводе. На заводе, пожалуй, даже лучше — меньше вопросов, меньше замечаний. Обычно он работает наверху, в малярке. Но сегодня — аврал. Часть ребят монтируют на станки электромоторы, которых все время не было, другие волокут их в склад, третьи — упаковывают и заколачивают в деревянные рамы. Нагрузка одним мускулам, мозги не заняты, и в них вертится случайно подслушанный разговор, вернее, обрывок разговора: «…Нет, друг, вешаться или стреляться глупо. Самая хорошая дорога на тот свет — это жилы перерезать. Мой дядя как устроил себе это дело, так и по сей день покойничек. От водки он был чуток с закидоном. Если ножа нет, можно лезвием или стеклышком, им даже лучше. Только надо сразу на обеих руках…»

Вот уже два дня у Валдиса стоит в ушах этот разговор и в кармане припрятан осколок стекла с острым краем. Когда он ему понадобится — пока неизвестно, но он хранит его не зря.

Сверлильные станки составлены в ряд, вплотную друг к другу. Уныло поскрипывая, катятся маленькие колеса тележки по цементному полу, слышны удары молотка. «Чего пялишься! Иди подопри с этой стороны!» Валдис идет и подпирает. Мускулы немного ноют, и лоб взопрел. Долго ли осталось! Все эти сверлилки, завод, школа, весь здешний обзаборенный мирок — чушь собачья. Он поднимает, двигает, толкает тележку, останавливается, снова поднимает. Двигаются руки, двигаются ноги, уши еще воспринимают звуки, но скоро настанет полная тишина и покой. Работа заканчивается, все становятся в строй, идут обратно в жилую зону, и контролер, пересчитывая группу, считает и его тоже. Валдиса еще можно засчитать, но скоро, может, даже нынешней ночью, счет собьется. И никто больше не скомандует Валдису Межулису: «Становись!»

— Воспитатель тебя вызывает, — это ему говорит Калейс, председатель совета отделения, и Валдис идет в воспитательскую, хотя нет ни малейшего интереса. Ну что нового может ему сказать Киршкалн?

Но Валдис знает: здесь не спрашивают твоего желания, здесь надо делать то, что велят, и идти, куда посылают. Он стучится и, дождавшись разрешения войти, открывает дверь.

Киршкалн показывает на стул, и Валдис садится.

Сейчас начнется обычный пустопорожний разговор. Но если это последний, то, может, поговорить начистоту?

— Так-с! Прошло уже достаточно времени, как ты у нас. Порядок и обязанности известны, права — тоже, — начинает Киршкалн. — Пора подумать насчет какого-либо дела для души.

— У меня нет такого дела, — говорит Валдис.

— Неужели ты только спал в свободное время?

— Нет, но в свободное время я был свободен…

— И что ты делал, когда был свободен?

— Занимался туризмом. — Во взгляде Валдиса сквозит тоскливая ирония.

— Что ж, пусть будет туризм. Попробуем что-нибудь придумать в этом направлении.

— Чего там придумывать. Я и так каждый день хожу на экскурсию. Из общежития в школу, потом в рабочую зону и обратно. Очень интересный маршрут.

Киршкалн пропускает насмешку мимо ушей. Да потом, Валдис и не смеется, он говорит тихо, не повышая голоса, словно все это не имеет к нему отношения.

— Я не эти экскурсии имел в виду. Путешествовать можно и по-другому. У нас есть журналы, книги путевых заметок. Ты мог бы вместе с библиотекарем создать стенд или витрину на тему, скажем, — «Наша страна и люди», «Во льдах Арктики» или «На солнечном Юге». Название и выбор места предоставляю на твое усмотрение.

— Нет, не хочу.

— Почему?

— Я хочу путешествовать по-настоящему, а не на бумаге, хочу путешествовать как свободный человек, не как заключенный.

— То, что ты прочитаешь и сделаешь, пригодится тебе впоследствии, когда будешь свободен.

— Я никогда не буду свободным.

— Как это понимать?

— Наверно, не смогу вам объяснить. Да и не хочу.

Киршкалн опускает голову, распрямляет пальцы и сжимает их в кулаки, затем, не глядя на Валдиса, говорит:

— Я знаю, ты считаешь, что понес наказание незаслуженно. Допустим. Но разве из этого вытекает, что на том жизнь и окончена, что тебя окружают одни злодеи? Я, например, желаю тебе только добра и отношусь к тебе без какой бы то ни было предвзятости.

— Почему я должен вам верить?

— А что в моем отношении к тебе говорит об обратном? Разве я бывал с тобой несправедлив?

— Да. Вы продолжаете то, что начали другие.

— Тогда, может быть, мне следовало вывести тебя за ворота и отпустить на все четыре стороны?

— А чем это плохо?

— Потом нас посадили бы обоих. По-твоему, это правильно?

— Значит, правильно то, что я тут сижу с бандитами? Неужели вы всерьез считаете, что тут я исправлюсь?

Киршкалн видит, что Валдис разволновался. Куда девалась обычная для него замкнутость и односложность ответов. Но с чего бы вдруг такая перемена?

— Нет, я так не считаю.

— Почему же меня держат здесь? Для вашего удовольствия, чтобы вы могли себе на хлеб зарабатывать?

— Для меня будет самое большое удовольствие, когда в колонии вообще не останется ни одного воспитанника, — говорит Киршкалн. — На хлеб я себе заработаю в любой обыкновенной школе. Я закончил пединститут, — Киршкалн смолкает, берет пачку писем, перебирает их в руке, затем негромко, но с большой внутренней убежденностью продолжает: — Пока что у нас нет отдельных колонии для таких, как ты, и таких, как Зумент. Надо бы, но нет. Конечно же, ты не преступник, как мы это понимаем в обычном смысле слова. Но я не хочу лгать и юлить перед тобой. Человеческая жизнь все-таки достаточно великое явление, чтобы кто-то мог посметь так запросто и сгоряча, как это сделал ты, взять и погасить ее. Потому тебя и осудили. И наказание заслуженное. Моя цель — довести это до твоего сознания. Когда осознаешь это, я предприму все для твоего освобождения.