Андрейс Дрипе - Последний барьер

Проходит час. И вот Рунгис, неуклюже зажав между пальцами ручку, низко наклонив голову, высунув кончик языка, пишет. Для Рунгиса это дело непривычное, он учится только в четвертом классе, да и то определили его туда авансом. Так пишут маленькие мальчики и девочки, первоклассники или второклассники обычной школы. Этому скоро стукнет восемнадцать, но на его лице та же торжественная серьезность, что и у семилетнего. Кстати сказать, Рунгис во многих отношениях остался на уровне малого ребенка. Он ничего не читает, боится в темноте призраков и взаправду верит, что на свете есть волшебная страна, где текут винные реки. В то же самое время этот «ребенок» мастерски владеет отмычкой; курить, пить и ругаться матом научился в раннем детстве. Киршкалн смотрит на этот гибрид ребенка и старика, на его пальцы в свежих ссадинах оттого, что колотил Мейкулиса. Рука напряженно и старательно выводит каракули на бумаге. Через месяц у Рунгиса кончается срок наказания и его освободят. Освободят такого, какой он есть.

Похоже было, кое-что у него в голове повернулось к лучшему, но происшествие прошлой ночи превращает это мнение в иллюзию. Да и что можно успеть за год, если для его воспитания ничего не делалось семнадцать лет, а точнее делалось все для того, чтобы создать столь никчемное и чуждое нам существо. Но разве Рунгис один такой? Тот же Мейкулис, Зумент и другие каждый в своем роде, но все в чем-то одинаковые.

«И откуда такие берутся?» — невольно спрашивает себя Киршкалн, хотя прекрасно знает ответ на свой вопрос. Ребята эти ходили по улицам наших городов, жили не в лесу, но в квартире, окруженной десятками Таких же квартир, даже сидели за школьной партой — и все-таки за пределом внимания людей. И лишь когда Рунгиса или Мейкулиса поймали в чужой квартире или чулане с украденной рубашкой или банкой варенья в руке, причастные к воспитанию подростков взрослые дяди и тети удивленно отметили, что у мальчиков крайне узкий кругозор и взгляды их чужды нашему обществу; что они выросли в аморальных семьях алкоголиков, которых следует незамедлительно лишить родительских прав. Но вот теперь ребяток водворили в колонию, и общество ожидает, что Киршкалн за год сотворит чудо.

Рунгис дописал. Откинулся на спинку стула, с важным лицом перечитывает написанное, ставит куда надо вроде бы случайно пропущенную запятую и подает листок Киршкалну.

«Начальнику колонии от

Рунгис Валентин Екаповича

воен. 5 оддел

Я вчера после отбою немножко побил Кастрюлю. Я его побил чтоп не апаздывал на Линейку, патамушто один раз он уже апаздал, а я не хочу чтоп одделение получила замечанию в конкурснам журнали, и патаму побил и больше так ни буду! И я прашу Начальника не наказывать, сильно я справлюсь!!!

Вместо подписи — хвостатая закорючка, каковая должна свидетельствовать, что «васпит». Рунгис большой грамотей. Киршкалн прочитал объяснение и без тени улыбки возвращает листок обратно.

— Ты забыл число поставить.

И Рунгис внизу выводит дату.

Киршкалн прекрасно понимает, что не за опоздание на линейку получил выволочку Мейкулис. Таким сверхпатриотом своего отделения Рунгис никогда не был, но истинную причину выяснить так и не удается.

Это в еще большей степени заставляет думать, что приказ поступил со стороны, к тому же от «влиятельного лица». «Если прихватят, бери на себя, но других не припутывай!» — Рунгис остался верен этому неписаному закону улицы.

— Что мне теперь будет? — спрашивает он.

— Да вроде бы на изолятор тянет, а?

— Ладно, мне все равно скоро домой, — соглашается Рунгис. — Но пусть Кастрюля больше не опаздывает.

— Об этом уж разреши заботиться мне и членам совета отделения, говорит Киршкалн. — А теперь бегом на занятия!

Вчера Мейкулис действительно опоздал на утреннее построение, и дежурный воспитатель записал в журнал замечание отделению. Киршкалну Мейкулис объяснил, что просто замешкался, и поверить в это было можно, поскольку копуша он несусветный. Сегодня Киршкалн склонен думать по-другому. Круг замкнулся, можно вернуться к исходной точке — к Мейкулису и его подбитым глазам.

— Ну как, ни разу больше не ушибся, пока меня не было? — спрашивает Киршкалн, но Мейкулис не из тех, кто понимает шутки.

— Нет, — отвечает он серьезно.

Сытый, освобожденный от занятий, Мейкулис тут взаперти чувствует себя как у Христа за пазухой. Никто не понукает, ни о чем не спрашивает.

— Почему не сказал, что тебя бил Рунгис? — дружески спрашивает его Киршкалп, присаживаясь рядом. — Заладил свое: поскользнулся да упал, а я Рунгиса поприжал, он сразу все мне и выложил.

Мейкулис недоверчиво поглядывает на воспитателя и молчит.

— Читать умеешь? Возьми почитай! — Киршкалн протягивает объяснение Рунгиса.

Мейкулис нехотя тянет руку за бумажкой, читает долго, низко опустив голову.

— Понял? На грамотность сегодня внимания обращать не будем.

— Да.

— Все правда?

— Наверно, раз он так пишет.

— А как думаешь ты?

— Я никак.

— Видишь ли, Мейкулис, — все так же мягко продолжает Киршкалн, — я вот все думаю, что мне с тобой делать? Побил тебя Рунгис один раз, побьет и второй, и третий. В моем отделении тебе будет нехорошо.

И начальник говорит, надо бы парочку перевести в третье отделение. Я думаю, Зумента можно бы и тебя.

Мейкулис заерзал. Он еще ничего не говорил, но в заплывших глазах промелькнул страх, мольба. Наконец он выдавливает:

— Да лучше уж здесь.

— Но ведь Рунгис тебя вконец замордует!

— Это ничего.

— Нет, Мейкулис, так нельзя. Я не могу допустить, чтобы тебя били. Передам вас с Зументом в третье отделение. Это же просто. Позвонить воспитателю, и все.

— Нет, останусь! — Мейкулис даже со стула привстает.

— Ну и, кроме всего прочего, ты мне врешь. Я тебе, наверно, не нравлюсь? Воспитатель третьего отделения будет для тебя лучше.

— Ничем он не будет лучше.

— Тогда говори мне правду! Почему вчера утром опоздал в строй?

Мейкулис молчит.

— Никто не узнает, о чем ты мне рассказываешь.

Нас ведь здесь только двое.

Парень смотрит на запертую дверь, раз-другой беззвучно разевает рот, и лишь потом ему удается выдавить из себя шепот:

— Мне сказали, воспитатель вызывает.

— Какой воспитатель?

— Ну, тот, с красным бантом.

— И ты стоял у двери дежурного, в то время как опальные шли на построение?

— Да.

— Видишь, вот мы и начинаем друг друга понимать. Ты ждал, а воспитатель не шел, потому что и не думал тебя вызывать. А когда ты пришел на построение, тебя записали. Кто тебе сказал, что воспитатель вызывает?

— Из другого отделения. Бурундук.

— И еще такая мелочь. Когда Рунгис тебя бил, он, помимо опоздания, другой причины не называл?