Андрейс Дрипе - Последний барьер

Калме снова делается серьезной.

— Но мы стремимся к большему. Мы — автоматы и ремесленники — тоже. Знаешь, — она проводит ладонью по щеке, на миг замолкает, думая о чем-то, и продолжает: — Мне кажется, я знаю, в чем твоя беда… — Крум уже готов возразить, но Калме решительным жестом отнимает руку от лица и хмурит лоб. — Ты любишь географию, ты любишь себя в роли учителя, по ты далек от воспитанников. Их судьбы для тебя — ничто. Ты это прекрасно знаешь, и ребята это чувствуют тоже. Потому все так трудно и не успешно. Возможно, так годится работать в институтской аудитории, но не здесь.

— Но раньше со мной все было иначе. Таким меня сделала колония.

— Неправда! — горячо восклицает учительница. — Неправда, Крум! Таким ты был всегда. Я-то ведь помню, когда ты начал работать. Только в ту пору ты этого не ощущал из-за новизны условий. Они влекли тебя своей чисто внешней спецификой. Я попробую выражаться географически, чтобы ты меня лучше понял. Шесть лет тому назад ты увидел колонию глазами европейца, увидевшего тропики. Пальмы, темнокожие люди, необычная одежда, непонятный язык, где-то в чаще лев рычит. Экзотика! Но когда европеец поживет в этой стране подольше, он заметит и кое-что другое — повседневные беды и заботы, угнетающие жителей, тяжкий труд, болезни, с которыми они не умеют бороться, низкий уровень образования и зависимость от сил природы, и ему делается невесело. Восторгов как не бывало, и ему хочется домой, потому что неохота делить невзгоды с туземцами. Он был и останется для них чужим. Так вот и с тобой. Колония полным-полна несчастными людьми, и ты призван делить с ними их горе. Даже в том случае, если они тебя не понимают и не желают твоей помощи.

— Стало быть, все, что я сказал, — несусветная чушь и выдумки? — тихо спрашивает Крум.

— Нет, не все. Но главная вина в тебе самом!

Крум сжимает губы. Ему хочется сказать что-нибудь язвительное, но придумать ничего не удается. Не в адрес Калме, нет, скорей — в своей собственный.

— И я ставила тебя значительно выше тех, кто говорит, что воспитательная работа — пустые слова, — тихо добавляет Калме. — Ты мог быть прекрасным учителем.

— Только, к сожалению, не стал им, — говорит он.

В пустом коридоре слышатся четкие шаги. Очевидно, идет Озолниек, и Круму не хочется продолжать разговор в его присутствии.

— До свидания! — с легким поклоном прощается он и идет к двери.

Озолниек, как всегда, не входит, а врывается.

— Поздравляю. Дважды поздравляю! Только что просматривали с директором результаты школьного конкурса — ваши ребята заняли первое место. Ну, и, конечно, с кружком керамики! — Он подходит к Калме и крепко пожимает ей руку.

— Мои глупыши?! Просто не верится, — хочется скрыть радость Калме. — Вы что-то напутали, не может быть.

— Старик Бас не напутает, не беспокойтесь. На торжественном акте примете вымпел за лучший класс.

Благодарность ребятам объявим по вашему представлению. Может, надо придумать еще что-нибудь. Пораскиньте умом!

Они направляются подбирать помещение для кружковых занятий.

— Сколько человек можно принять в кружок? — спрашивает Озолниек.

— Человек десять — пятнадцать. Поначалу лучше меньше и желательно ребят поспокойней.

— Ясно, так и передам воспитателям. Великолепно! Теперь, в летнее время, такой кружок очень необходим. После обеда соберется Большой совет, объявлю ребятам. Знаете, — громким шепотом произносит Озолниек, — подброшу им идейку насчет борьбы с курильщиками.

— Желаю успеха!

— Будет успех, определенно будет!

В кабинете начальника заседает Большой совет.

Большой совет имеет вес. И не мудрено — он состоит из лучших ребят колонии. Только Озолниеку и воспитателям известно, сколько потребовалось усилий и времени на то, чтобы совет стал эластичным, сплоченным, авторитетным органом. На это ушли годы работы. Состав совета меняется: старые уходят, вступают новые, но ядро остается. Большой совет незаменимый и неоценимый помощник работников колонии. Но Озолниек прекрасно знает и другое: это чувствительный и тонкий инструмент, который ничего не стоит поломать. И быстрей всего — равнодушием, нарушенным обещанием. Ребята должны знать, что совет создан не для болтологии, что им доверяют и считаются с их соображениями и если начальник дал им слово, то всё — закон. Не будет у них такой уверенности — не будет и совета.

Наступило лето — желанная, но опасная пора. Кончились школьные занятия, прибавилось свободного времени, и необходимо чем-то его заполнить. Ничем не заполненное свободное время — почва для бузы и всяких фортелей. По ту сторону ограды можно найти много интересного. А вот как и чем увлечь подростков в жестких условиях режима колонии?

— Я предлагаю на лето следующие мероприятия, — встает Озолниек. — Во-первых, провести спартакиаду. Соревнуются все отделения по легкой атлетике, волейболу и баскетболу. Отдельными мероприятиями идут футбольный турнир и строевой смотр. Физкультурная комиссия во главе с физруком разработает положение, мы потом его обсудим.

Далее: смотр художественной самодеятельности. Участвуют все отделения. В программу можно было бы включить декламацию, скетчи, выступления ансамблей, сольное пение. Самые лучшие номера покажем в родительский день, который будет в сентябре, а окончательно отшлифуем программу к Октябрьским торжествам. Положение разработает клубная комиссия вместе с заведующим клубом. График использования сцены и время репетиций согласовать с воспитателями.

Третье: дальнейшее благоустройство зоны. Надо сделать альпийскую горку и дорожки в секторе за санитарной частью. Каждое отделение представляет свой проект, — совет утвердит лучший. Срок представления — седьмое июня.

Впервые за время существования колонии организован и на следующей неделе начнет действовать кружок керамики. В нем смогут заниматься не более двух человек от каждого отделения. Вы должны помочь воспитателям подобрать наиболее подходящих ребят, таких, кто по-настоящему интересуется и желает обучиться этому делу. Таковы мои предложения. Хочу теперь выслушать ваши.

И ребята высказываются, возражают, обсуждают.

В который раз поднимают давно наболевший вопрос:

— Как же насчет оркестра?

Многие ребята умеют играть на духовых инструментах, по сейчас в клубе есть всего несколько труб, да и те поломаны и никуда не годятся. Струнный оркестр есть, но что делать с духовиками? Озолниек пытался, но так и не смог изыскать средства на покупку инструментов.

— Будет оркестр. Во что бы то ни стало добьюсь денег! — заверяет ребят Озолниек. — Но сейчас хочу поговорить с вами еще об одном деле. — Он делает паузу, затем продолжает: — Зона выглядит теперь более или менее сносно, если бы не окурки. Ребят ни в какую не заставить курить в отведенных местах. То в общежитии задымят, то в школе, а окурки расшвыривают куда попало. Так ведь и до беды недалеко. По ночам курят в постели. Помните, на прошлой педеле один раб никотина заснул, а сигарета упала на матрац. В комнате полно дыму, а он дрыхнет почем зря; вскочил, когда уже бок припекло. Пришлось тащить его вместе с матрацем в туалет и заливать под краном. Пора с этим кончать. Неужели вы, — Озолниек широким жестом обводит присутствующих, — не в силах справиться с курильщиками?