Андрейс Дрипе - Последний барьер

Больше никому из воспитателей денег обнаружить не удалось. Зато в отделении, где Цукер, под подоконником найден самодельный кинжал и плоскогубцы, а при обыске школы в старом рояле наткнулись на тайный склад продовольствия: копченая колбаса, консервы, несколько бапок сгущенки.

Все изъятое сложено на столе в кабинете начальника. У кучи запретного добра стоит Озолниек.

— О чем говорит эта барахолка? Да о том, дорогие товарищи, что в нашей работе весьма не хватает оперативности. Очевидно, носить погоны и расписываться за зарплату в ведомости еще весьма недостаточно. Мелочи отбросим, но деньги в отделении Киршкална, нож в эти продукты в рояле — дело как-никак серьезное. К тому же я, наверное, не ошибусь, предположив, что тайники раскрыты далеко не все. И что делают ваши командиры, ваши советы? Под койкой самого председателя находится целый банк. Где же логика?

— Логика очень крепкая — там надежней всего, — возражает Киршкалн.

— Но послушай! Куда годится командир, который не знает, что происходит у него под койкой?

В дверь стучат. Входит контролер, извиняется и просит разрешения осмотреть стул начальника.

— Зачем?..

Контролер подходит ближе.

— Воспитанник Бамбан только что признался следователю колонии, что спрятал тут деньги.

— В моем стуле?!

— Да, на прошлой неделе после ужина он мыл кабинет и, говорит, засунул под оторванную дерматиновую обивку десять рублей. Разрешите проверить, товарищ начальник?

— В этом стуле, говорите?.. — Озолниек подходит к стулу и берется за спинку.

— В этом самом, — подтверждает контролер, нагибается и просовывает через небольшую дырочку палец в сиденье; пошарив там с очень серьезным выражением лица, радостно восклицает: — Есть! — и протягивает к самому носу начальника сложенную десятку.

Озолниек слышит, как позади кто-то сдержанно хихикает. Он выжидает, пока закроется дверь за контролером.

— Ну, что вы на это скажете! — восклицает начальник колонии и потирает нос.

Воспитатели хранят вежливое молчание, один Киршкалн не может удержаться:

— Я не скажу ничего. Так будет лучше.

— Озолниек вскидывает взгляд на Киршкална. Они Давно и хорошо знают друг друга. Начальник знает, что Киршкалн — один из лучших воспитателей, я Киршкалн, в свою очередь, относится с искренним уважением к начальнику. «А на этот раз ты сел в галошу», — смеется прищуренный глаз воспитателя. Однако это добродушный смех, без ехидства, а Озолниек из тех, кто понимает юмор. Он слегка кривит худощавое лицо, достает сигарету, какое-то время борется с собой, но не выдерживает и взрывается громовым хохотом.

— Ах вы, черти эдакие! После собрания поглядите лучше в своих стульях!

После этой информации совещание, начатое на довольно высокой ноте вступительного слова, входит в обычное деловое русло. Основной вопрос: кто зачинщик сбора денег, один из «опасных» или их несколько и с какой целью копят деньги?

Многие считают, что Бамбан, Цукер и еще чья-то холуйская, еще не выловленная душонка действуют по заданию Зумента и Струги. Упоминают и пару других фамилий. То, что деньги обнаружены в отделении Киршкална, дает серьезное основание подозревать Зумента.

— А может, и сам Калейс замешан? — высказывает кто-то предположение.

— Ни в коем случае! — вскакивает со стула Киршкалн. — Если я кому доверяю в своем отделении, так это Калейсу. Все мы знаем: в нашей работе верить нельзя никому, и, возможно, эта горькая истина — порождение еще более горького опыта, но я так не могу.

Ведь Калейсу через две недели идти на педагогический совет для досрочного освобождения.

— Вот именно! Дома деньжата пригодятся.

— И ради нескольких десятков рублей он станет рисковать свободой! Но не в этом суть. Калейс не может быть замешан в таких делах, я его знаю.

— Надо вымотать правду из Бамбана и Цукера. Неужели так ничего и не говорят?

— К сожалению, пока ничего. Во всяком случае, ничего такого, чем можно было бы припутать кого-нибудь еще, — говорит Озолниек. — Они оба стреляные воробьи.

Причин для накапливания денег здесь обычно бывает три: покупка тайно приносимой в колонию водки, подготовка к побегу и — незадолго до окончания срока — охота прикопить, чтобы кутнуть на воле. Последний повод на этот раз кажется маловероятным — у всех, на кого пало подозрение, кроме Цукера, конец срока еще и не виден. Найденные плоскогубцы, нож и продовольственные запасы наводят на мысль о готовящемся побеге, конечно, при условии, если все это прятали те же самые воспитанники, что копили деньги.

Но возможен и другой вариант. Озолниек звонит следователю и после короткого разговора кладет трубку.

До сих пор нет доказательств того, что Зумент и Струга в сговоре. Бамбан с Цукером не выдают своих боссов.

Остается только продолжать следствие, вести наблюдение и ждать, какие результаты даст баночка из-под гуталина, положенная в тайник.

Когда все разошлись, Киршкалн подходит к Озолниеку.

— Ума не приложу, как мне быть с этим Зументом?

Не могу к нему подступиться, хоть тресни. На первых собеседованиях он был даже откровенней.

— Потому что почувствовал себя слишком уверенно.

Когда противника не принимают всерьез, то разговаривают с ним более или менее свободно. На мой взгляд, Зумента красивыми словами и благородными примерами не переубедишь, он нуждается в более мощных воздействиях.

— Первый удар он уже получил. И весьма болезненный. — Киршкалн вспоминает, как этот поверженный атаман валялся на койке, с головой закутавшись в одеяло. — И скоро получит следующий. Если мозги набекрень, то пусть на своей шкуре прочувствует, что его поведение, его проступки никуда не годятся. Такие люди способны к переоценке своих представлений о жизни, только оказавшись в безвыходном тупике. Теперь он действует исподтишка. И снова будет провал.

Наша задача сделать так, чтобы его везде ожидал крах, куда бы он ни ткнулся. Но это связано с некоторым риском. — Последнюю фразу Киршкалн произносит задумчиво. — А что делать? Ничего иного не остается.

— Риск в нашем деле будет всегда, — говорит Озолниек.

Бамбан потеет не меньше, чем на суде. Поначалу он все отрицает, и перед следователем стоит беленький и чистенький ангелок на краю облачка. «Нет, я ничего не знаю ни о каких деньгах. Неужели, — рука Бамбана поднимается к тому месту, где стучит его черное сердце, — вы думаете, что я могу тянуть с кого-то деньги? На что они мне?» Но следователь, увы, признает, что думает он именно так, как бы странно это ни показалось.

Проходит час, другой. Бамбана уводят назад в изолятор и берутся за Дукера. Бамбан нервно ерзает на деревянной скамье. Одиночество — компаньон неважный, и неизвестно, что Цукер говорит. Тоже, наверное, от всего отказывается. И вот опять комната следователя, снова вопросы. «Ясно, что не отпустят, что-то узнали, но что именно? Может, Мартышка уже раскололся?» — думает Бамбан.