Андрейс Дрипе - Последний барьер

Лицом девушка слегка смахивает на руководительницу керамического кружка Маруту Сайву, и Зумент недовольно морщится. С цацей глиняной он уже расквитался, Маруту похищают и отдают на потеху его приспешникам, а Зумент, усмехаясь на это, поглядывает и говорит: «Меня не захотела, так получай же!» — поворачивается к ней спиной и гордо уходит.

И взрываются сейфы почтовых вагонов, начиненные долларами. Жук соскакивает с мчащихся автомобилей, врывается в банки и, наведя на служащих свои два кольта, хладнокровно приказывает: «Руки!» — а уходя, оставляет записку с одним-единственным словом «Жук», написанным красной краской.

Глаза Зумента закрыты, а губы шевелятся и пальцы на правой руке временами сжимаются, словно обхватывают рукоять пистолета.

Похрапывают, сопят во сне ребята-колонисты, по коридору прохаживается контролер, и никто не подозревает, что у них под боком шагает от победы к победе гангстер мирового класса, всем ненавистный и всех приводящий в восхищение Жук.

Крум пришел в библиотеку колонии поговорить насчет учебников.

Он в отпуске. На нем белая рубашка с закатанными рукавами. Сознание свободы и отрешенности от дел разгладило морщины и сняло угрюмость рабочего года с его лица, и даже недовольство библиотекаря по поводу вырванных страниц и пропавших книг не может омрачить настроение Крума.

Из окна воспитательской его видит Киршкалн и приглашает зайти. Крум всегда любит поговорить с Киршкалном, которого считает чуть ли не своим другом, а сейчас, поскольку Крум отпускник и приглашение воспитателя не грозит ни просьбой ни приказанием, — это вдвойне приятно.

Киршкалн сидит и перелистывает тетрадь Зумента.

Он хотел, чтобы Крум помог разобрать по почерку, кто из воспитанников переписывал Зументу песни.

— Почерки ты знаешь, наверно, получше меня, — говорит он.

Тетради с песнями у колонистов регулярно отбирают, и с той же регулярностью они появляются снова, рисуя удручающе безотрадную картину духовного мира воспитанников. Тексты песен, изречения и рисунки, которыми начинены эти тетради, своей пустотой и глупостью наводят на грустную мысль о тщетности любых воспитательных усилий.

Киршкалн знает, что в действительности дело обстоит не столь безнадежно. Воспитанники не сами стряпали это варево. У него своя достаточно долгая история, и попадает оно сюда из блатного мира, из колоний для взрослых преступников. Есть ребята, которые уже давно были связаны с уголовниками, знают эти песенки наизусть и по «фене ботают» [5] Разговаривают на воровском жаргоне. , но таких немного, и встречаются они все реже. Остальные же просто переписывают друг у друга, даже не пытаясь заучить на память. Тетрадь с песнями у них считается проявлением «хорошего тона», а тетрадь Зумента в некотором роде шедевр этого искусства. Сколько времени, сколько труда на него потребовалось!

Первую страницу украшают даты важнейших событий в жизни владельца песенника: заключение в следственный изолятор, суд, прибытие в колонию, начало и конец срока. Даты обвивает орнамент в виде колючей проволоки и сентенции: «Кто не побывал за решеткой, тот не знает цену свободы», «Хочешь жить — умей выкручиваться». А ниже — тюремная стена, железные ворота и над ними плакат: «Добро пожаловать!» Рядом с воротами стишок:

Следующую страницу щедрая рука сплошь изрисовала предметами вожделения Зумента и ему подобных.

На первый взгляд может показаться, что тут городская свалка, но если посмотреть внимательней, то окажется, что художник рисовал не все подряд, а с известным выбором. В середине валяется бутылка, рядом стакан и колода карт с тузом пик наверху. По соседству с бутылкой возлежит нагая красавица, одна рука у которой закинута за голову, вторая же покоится на якоре. Ее непомерно длинные ноги обвивает пучеглазая змея с высунутым раздвоенным языком. Перед змеиной мордой — пара перекрещенных кольтов и кинжал в луже крови. Далее за этими «орудиями труда», словно спелые грибы-дождевики, жмутся друг к другу мешки с эмблемой доллара и шестизначными цифрами, а за мешками, на фоне могилы и черного креста, одиноко белеет череп, похожий на ночной горшок с отбитой эмалью. За этим ералашем изображены три ящика, то бишь небоскреба. На ящиках вывески: «USA Bane», «Casino», «Sing-sing». Над всем этим простерло полосы лучей громадное солнце с черной надписью «свобода». К солнцу прислонена похожая на взлетающий стратостат гитара с синим бантиком и шнурком.

И так страница за страницей. Романсики «Жульман молодой», «Прощай, Урал!», «Прокуророва дочка», «Любовь блатных», «Дальний этап» и тому подобные — их названия говорят за себя сами. Рисунки: медведь шагает по земному шару навстречу айсбергам с надписью «Арктика», и рядом пояснение: «Иду туда, где нет закона»; лихой, обвешанный револьверами ковбой поучает: «Бери от жизни все, но ничего ей не давай!»; гангстер на денежном мешке рекомендует: «Хорошо, когда вокруг люди честные, а ты среди них мошенник». В отношении женщин — никаких розовых иллюзий: «Проживи жизнь так, чтобы, когда оглянешься, позади была толпа обманутых баб и вагон выпитых бутылок»; «Женщина — как чемодан без ручки: бросить жаль и с собой тащить тяжело». Ничего оригинального и нового Киршкалн в тетради не обнаружил. Все эти тексты и рисунки из года в год одни и те же.

— Поглядишь на такую тетрадку — и тошнит. Охота пойти руки помыть, — говорит Крум.

— Руки лишний раз помыть никогда не вредно, а тетради эти в некотором смысле поучительны. Ведь они — идеология врага, которого мы должны сокрушить.

— Но как можно не соображать, что черное есть черное? Неужели требуются особые доказательства для истин, которые сами собой разумеются?

— Вот один из наших камней преткновения, — оживляется Киршкалн. — Мы не понимаем, что истины можно воспринимать по-разному. Зумент, Бамбан, Цукер и кое-кто еще дураками считают нас, а то, что написано тут, — Киршкалн потрясает тетрадью, — для них — высшая мудрость жизни. В колонии их меньшинство, но меньшинство, пользующееся влиянием. А почему? Потому что они убеждены в своей правоте. Ведь здесь по большей части ребята беспринципные и бесхарактерные. Они сами ищут, к кому бы приткнуться. Зумент, с его моралью кулака и разбоя, тянет их к себе, нам же вместе с хорошими ребятами необходимо сорвать его замысел да и самого перетащить на нашу сторону. Ты думаешь, этого можно достичь, сухо констатируя твою и мою правоту?

— А сама жизнь? Она ничему уже не учит? Они же не слепые в не глухие.

— Но эта тетрадь существует. Стало быть, не учит. Их будни — не будни наших людей. Они жили по щелям.