Андрейс Дрипе - Последний барьер

— По-моему, сегодня мы сблизились с ребятами больше, чем это возможно даже за полгода обычной работы, — говорит Киршкалн. — По сути, победу одержали мы.

— Для того мы и играли, — соглашается с ним Озолниек. — Пора положить конец натянутой и дурацкой атмосфере «начальник — воспитанник». Она только мешает.

Снова облачившись в служебную форму, он сразу вспоминает о прокуроре и спрашивает Киршкалпа:

— Документы Калейса к педсовету подготовлены и все в порядке?

— Да.

— Теперь срочно готовь следующего председателя, чтобы с уходом Калейса не пустовало место, а я постараюсь обработать прокурора. Наверняка опять будет разговор о Калейсе.

Озолниек не ошибся. Прокурор успел прочитать нужные ему списки и документы, побеседовал с воспитанниками.

В конце рабочего дня начальник колонии снова встречается со своим гостем. Прокурор берет письменное заключение, и Озолниек знает, что приятного ничего там нет. Прокурор посещает колонию не для того, чтобы констатировать радостные факты.

Прокурор просматривает листок и откладывает в сторону.

— В настоящее время в колонии находятся десять воспитанников, достигших восемнадцатилетнего возраста. Среди них воспитанник Калейс, ему исполнилось уже девятнадцать. Несмотря на наши неоднократные указания, закон об отправке в колонию для взрослых не выполняется. — Он поднимает взгляд на начальника.

— Тут необходимо сделать исключение. Калейс нам оказывает большую помощь в работе, — говорит Озолниек, хотя знает, что этот мотив прокурору известен.

— К сожалению, никаких исключений закон не предусматривает.

— Я был в Риге, и мне сказали, что в этом случае можно подождать. Недели через две мы освободим Калейса досрочно.

Нетактично было упоминать Ригу, но Озолниек сейчас и не намерен проявлять особую деликатность.

Помимо того, его поездка в Ригу и состоявшийся там разговор, должно быть, для прокурора не являются новостью.

— Да, мне известно, что на меня жаловались. Быть может, вы мне покажете официальный документ с указанием оставить Калейса в колонии?

— Нет, такого документа у меня нет.

— Естественно, его и не может быть, поскольку закон не резиновый, товарищ Озолниек. Это и в Риге хорошо известно, а словами бросаться может каждый.

Кроме того, я не понимаю, почему этого Калейса нельзя освободить из взрослой колонии. Какая разница?

Вы же дадите ему хорошую характеристику.

— Все совсем не так просто. Даже при хорошей характеристике Калейсу все равно придется потерять несколько месяцев, покуда на новом месте его как следует узнают и представят к освобождению.

— Возможно. Вот поэтому и надо было его давно отправить. Вышло бы так на так, и закон не был бы нарушен.

Озолниек смотрит на этого поджарого толкователя законов и молчит. Стоит ли ему рассказывать, как Калейсу не хочется уезжать во взрослую колонию? И не один Калейс — каждый член совета думает так же.

Ребята хорошо знают, как там смотрят на бывших активистов заключенные. Есть множество способов для того, чтобы им насолить. Многие из тех, кто был в колонии несовершеннолетних, теперь находятся уже там и готовы встретить Калейса отнюдь не с распростертыми объятиями. Работа члена совета трудна и неблагодарна. Он должен уметь балансировать между администрацией и колонистами и добиваться желаемых результатов ценой больших дипломатических усилий и находчивости. Тут не возьмешь ни криком, ни угодничеством. Были времена, когда командиры завоевывали авторитет кулаком. Теперь Озолниек почти полностью изжил этот метод. И большой труд членов Совета должен быть чем-то вознагражден, по крайней Мере хотя бы надеждой на то, что освобождение им Предстоит здесь. Нельзя просто взять и отвернуться от Этих ребят, нельзя подпиливать сук, на котором сидишь сам.

— Я дал слово Калейсу, что его освободят здесь.

— Такими обещаниями нельзя разбрасываться, товарищ Озолниек. И, кроме всего прочего, я не понимаю, с чего у вас сложилось такое высокое мнение о Калейсе. В разговоре с недавно прибывшим сюда воспитанником, Николаем Николаевичем Зументом, выяснилось, что Калейс по отношению к нему в первый же вечер применил насильственные меры и физическую силу, душил за горло.

— Об этом мне не известно, — говорит Озолниек, всеми силами пытаясь сохранить возможное спокойствие.

— Жаль, — слегка усмехается прокурор.

— Кроме того, словам Зумента нельзя верить, он типичный отрицательный воспитанник.

— Из чего это следует? В его деле нет ни одного письменного замечания за время пребывания в колонии, отметки за успеваемость вполне сносные, рабочие задания выполняются.

— Маскируется, — спокойно говорит Озолниек.

Это хладнокровие и невозмутимость для него очень типичны, когда атмосфера накаляется. Очень трудно выдержать самодовольный тон сидящего напротив человека, который появляется в колонии несколько раз в году, но считает себя вправе поучать и указывать.

Но именно с такими людьми и рекомендуется по возможности не спорить.

— Зумент прикидывается смирным, а в действительности он инициатор нескольких безобразий, — добавляет Озолниек.

— Каких безобразий?

— Пока что об этом говорить рано.

— Так и не говорите! Выясните, отразите это в деле воспитанника. Вы управляете колонией, а не я, так что за недостаток оперативности в работе можете винить самого себя. Не исключено, что Зумент врет, но возможно, говорит правду. Что дает вам повод отрицать, если вы ничего не знаете о случившемся?

Озолниеку хочется взреветь медведем, но маленький человек с большим портфелем не из тех, кого испугаешь криком, совсем наоборот. И он не сказал ничего неправильного. Его аргументы убедительны и логичны, хотя и далеки от истины, как нередко бывает, когда формальная истина сталкивается с реальной жизнью.

— Хорошо, я выясню. — Озолниек делает безуспешную попытку посмотреть в глаза прокурору и отворачивается. — Тем не менее Калейса и еще кое-кого из этой десятки мы освободим здесь. Я полагаю, что этот закон только мешает в нашей работе.

— Ваши соображения в данном случае абсолютно не имеют значения.

— А чьи же соображения тогда имеют значение?

Ведь колонией, как вы заметили, управляю я. Стало быть, мне и знать лучше других, что мне в помощь, а что — во вред.

— Не забывайте, что это отнюдь не ваша собственная колония, а государственное учреждение, в управлении которым вам дозволено действовать только в рамках закона, а не как заблагорассудится.

Опять верное утверждение. Настолько верное и точное, что аж мутит от него.

— А вам кажется, что в законе возможно предусмотреть все, что законы вечны? На Украине уже сейчас есть колонии для бывших активистов. Готовится новый закон, который позволит содержать ребят в колонии до двадцати лет. Когда этот закон будет принят, что вы скажете тогда? [6] В настоящее время такой закон уже принят.