Андрейс Дрипе - Последний барьер

Озолниек усмехается. На лице прокурора не дрогнет ни один мускул.

— Когда будет принят новый закон, мы с вами будем исполнять этот новый закон, в настоящее время действует старый, и мы обязаны выполнять его. Тут нет ничего непонятного. Жаль, что я вынужден вам говорить об этом. А о выявленных недостатках я доложу вышестоящим инстанциям.

— В этом нисколько не сомневаюсь, — столь же бесстрастно отвечает Озолниек. — Желаю успеха!

Киршкалново отделение работает за помещением санчасти. Это обширное пространство, на котором еще нет ни озеленения, ни дорожек. Это последнее неосвоенное пятно на карте колонии. Сюда привезли глыбы ноздреватого песчаника и мелкого щебня. Роздали ребятам грабли и лопаты, Киршкалн тоже с лопатой в руках среди воспитанников, и как всегда с ним рядом топчется Трудынь.

— Ну, теперь ты — малый с солидным образованием, — шутливо говорит Киршкалн. — Когда домой придешь, чем думаешь заняться?

— Понятия не имею. Нет этой цели жизненной, которая как компас у корабля. — Трудынь тут же опирается на лопату и начинает философствовать: — Если подумать, я ведь жил совсем неплохо. Разве моя вина, что наше государство не производит жевательной резинки, а спрос на нее большой? Хотелось помочь обществу, ну, конечно, самому тоже кое-что перепадало. Как говорится, имела место материальная заинтересованность. А потом жвачка, она ведь полезная, укрепляет десны, развивает челюсти, сами знаете. И еще заграничные галстуки, белье, нейлон. Люди с удовольствием покупают, а иностранцам охота продать. Ведь должен же кто-то взять на себя роль посредника. Потом девчонкам часто делал подарки. Люблю делать другим приятное. Деньги не самое главное в жизни, но и без них тоже трудно. Пускай платит тот, у кого бумажник толще! А что получается? Теперь я сижу тут. «Лайф из нот э бед оф роузиз» [7] «Жизнь — не ложе из роз» ( англ .). , — говорят англичане.

— Работай, Трудынь, работай! — напоминает болтуну Киршкалн и дергает за черенок его лопаты. — Говорить можно и за делом. Видишь ли, все прелести, о которых ты тут вел речь, в повседневной жизни именуются довольно некрасиво — спекуляция.

— Ну, хорошо, допустим. — Трудынь всегда готов пойти на небольшие уступки. — Вы думаете, я никогда не занимался более серьезным делом? Одно время я сколачивал щиты на деревообделочной фабрике. Один щит — двадцать копеек. За день можно было выколотить шесть рублей. Вкалывал, в поте лица. Но если шевельнуть мозгами, то эти шесть рублей можно заработать за пятнадцать минут. По вечерам, когда магазины закрыты, продавать хорошим мужикам водку по пятерке за пол-литра. Три бутылки — вот тебе и шесть рублей. Так что видите, как обстоит дело с работой. Знаю, вы сейчас скажете, что самому приятней, когда деньги заработаны честно; но что поделать, хромает у меня сознательность. Как-то все нет ее и нет. Компаса не хватает.

— И ты, значит, дожидаешься, что кто-то тебе вложит в руку этот компас? А если так и не вложат? Так Хенрик Трудынь, человек со средним образованием, и будет стоять на углу и торговать из-под полы водкой. Не очень это привлекательно выглядит. А потом женишься, жену спросят, что муж поделывает, а она скажет… Боюсь, не скажет она правду, постарается что-нибудь выдумать.

— Ну, до этого еще далеко! — Трудынь копает в одном месте, не глядя на протянутый шнурок. — Какие там жены из нынешних девчонок! По вечерам шляются гурьбой, шпану разглядывают да глаза щурят. Старики кормят, у стариков живут, а если что и заработают, все на юбки, на туфельки промотают.

— Не копай за шнурком! Мы тут не будем делать такую широкую дорогу, — напоминает Киршкалн. — Стало быть, в отношении девушек ты настроен довольно критически. Ну, а о вас они разве могут быть лучшего мнения? По мужу и жена, и наоборот. На мой взгляд, очень даже справедливо.

— Ребята все-таки имеют больше серьезности. Когда надо, работали как черти, я вам уже рассказывал. И работали, и комсомольцами были. Вот тот лобастый, Босс, он вкалывал на железобетонном полигоне, иногда, бывало, и по ночам втыкали, две смены подряд. Вся бригада была заодно. Потом вместе на пробках всплыли, три дня пили напропалую.

— Это тоже от серьезности? А что же Босс делал потом?

— Я его еще в тюряге увидел, в окно корпуса напротив моего. Гляжу Босс! Рукой помахал — чао! Свои ребята. Хорошо, что скоро завалился — обошлось все пустяками. Два года сунули. Задумал гаражи навещать и приторговывать автопокрышками. Покрышки теперь в цене. Один такой резиновый бублик уйму денег стоит, а Босс отдавал за полцены.

— Выходит, все порядочные ребята встречаются за решеткой. Недурной финал. А как, по-твоему, те, кто странным образом остаются по ту сторону ограды, ничем серьезным не занимаются? Или они не порядочные ребята?

— Ну, как вам сказать? Наверно, они и есть те самые, у кого и компас и цель. Но ведь жизнь у них довольно серая. Как по тихому пруду плывут на малых оборотах.

— Но ты ведь этих малых оборотов не попробовал, поэтому судить тебе рановато, зато на больших оборотах дело обернулось здорово невесело. Незаконно заработать, быстро промотать, ничего не получить и ничего не делать — вот и все твои большие обороты. И до каких пор так можно? Мать состарится, не сможет больше шить «налево». И в один прекрасный день Трудынь спохватится, что время ушло, обороты опостылели, и поймет он, что были они не большие, а самые малые. Спохватится, встанет на углу, но водкой торговать уже не захочется. И девчонки снуют мимо и даже не подмигивают.

— Ну, такой лажи не будет. Я ведь тоже кое-что смыслю. Когда выйду, попробую в актеры или в режиссеры. Я одно время ходил в техникум культработников, кое-что в режиссуре понимаю.

— Какая профессия была у твоего отца?

— Говорят, слесарем был. Через год после моего рождения он умер. Знаете, ведь мой отец был защитник Лиепаи, а потом в партизанах воевал. Всю войну прошел — ничего, а в мирное время застудился и умер. По-всякому бывает. Сперва мать пожила одна, а там — с моим первым отчимом костяшками стукнулась. Потом и со вторым.

Трудынь смолкает и опять опирается на лопату.

— Режиссером, актером — все это хорошо, но тут, в колонии, ты овладел профессией своего отца. — Теперь Киршкалн оперся на лопату и задумчиво глядит на своего воспитанника. — Подумай насчет этого. И о своем отце тоже.

Зумент с Рунгисом стоят на краю дорожки у газетной витрины и делают вид, будто внимательно читают.

— Завтра будешь за загородкой, да? — с трудом говорит Зумент.

— Да, — Рунгис улыбается широко и счастливо.

— Мало получил, скоро тебя раскололи, — угрюмо бурчит Зумент. — Насчет Кастрюли еще спрашивают?