Андрейс Дрипе - Последний барьер

— Пусть Зумент сходит сам. У него тоже есть ноги.

Зумепт медленно поднимается и, посматривая, как работают другие, идет за глиной. И на кой черт сидит здесь этот Киршкалн! Без него было бы куда удобней.

— У тебя не колбаса, а сосиска, — презрительно бросает он кому-то. — А у тебя ручка как у ночного горшка! — получает оценку другой. Это произносится достаточно громко, чтобы молоденькая руководительница тоже слышала, как остер на слово Зумент.

— Ступай на свое место и работай! — прекращает Киршкалн его разглагольствования.

Зумент разочарован. Вовсе не так представлял он себе это занятие. Все колупаются со своей глиной, ничего интересного. Зумент откидывается на спинку стула и со скучающим видом присобачивает к кружке глиняные шарики. Черт у него будет четырехглазый и с двумя носами.

— Как вам тут нравится? — полушепотом спрашивает он у Сайвы.

— Если вы будете работать, то понравится.

Опять про работу!

— У меня ничего не выходит, вы не помогаете.

Руководительница подходит к Зументу, наклоняется над столом.

— Ну что вы тут намастерили? — Она берет кружечку, снимает с нее ненужные глиняные катыши и лепит где надо, но Зумент даже не глядит.

Пока Дайва занимается с его кружкой, Зумент опускает руку с зеркальцем ниже подола платья девушки. Киршкалн руки не видит, но обращает внимание на насмешливый, направленный вниз взгляд воспитанника. Калме тоже заметила происходящее.

Воспитатель неторопливо встает, успевая, однако, заметить, как Зумент прячет в карман зеркало, направляется к нему и, когда Сайва отходит подальше, негромко говорит:

— Выйдем-ка отсюда.

— Зачем? — разыгрывает недоумение Зумент.

— Узнаешь, — Киршкалн строго смотрит в бесстыжие глаза парня. — Дай зеркало! — приказывает он в коридоре.

— Какое зеркало?

— То, что у тебя в кармане.

— А что, мне зеркало нельзя иметь? — артачится Зумент, но все же отдает воспитателю то, что у него требуют.

— А что особенного я сделал? — нагло смотрит он в глаза Киршкалну.

«Людей надо воспринимать такими, какие они есть» — эта истина уже давно легла в основу педагогических взглядов Киршкална, и поэтому он отнюдь не намерен накричать на Зумента пли выразить удивление по поводу хамского вопроса воспитанника. Зуцент ведь и в самом деле не чувствует мерзости своего поступка.

— Нам очень повезло, что удалось найти человека, который научит ребят красоте, приобщит к искусству, и мы не хотим, чтобы она ушла от нас. Поэтому ты должен понять: если не сможешь вести себя прилично, на занятия не являйся.

— Не больно и надо, — откровенно говорит Зумент. — Подумаешь — цаца с глиной!

— А что такое ты? Она своим трудом украшает нам жизнь, ты же своими проступками ее портишь. Неужели ты всерьез думаешь, что, оскорбляя девушку, сможешь ей понравиться? Она ведь не то, что твоя Пума; той, скорее всего, было наплевать, что с ней проделывают.

— Да ладно, хватит, — отмахивается Зумент. — Ушел, и конец. Все они одинаковые.

— Нет, на этот раз ты вернешься и будешь работать. Только смотри, чтобы мне больше не надо было тебе выговаривать.

Теперь Зумент сидит, засунув руки в карманы, и не делает ничего. Остальные ребята мучаются и лепят, ноют, что ничего не выходит, но работу не бросают.

С медлительным, туповатым упорством трудится в поте лица Мейкулис. Он долго пучит глаза на образец, потом — на свою работу. Что-то все-таки получается. Спустя час кое у кого кружки почти готовы, а у двоих или троих они вообще выглядят ненамного хуже той, что завершила при них руководительница.

— А когда мы их сделаем такими блестящими, как те, что вы принесли? — спрашивает черноглазый паренек с родимым пятном в полщеки.

— Сперва пусть высохнут. Потом отнесу на фабрику глазировать.

— И будут такие, как в магазинах?

— А как же!

— Вот здорово!

Ребята с новым усердием лепят дальше. Киршкалн тоже почти закончил свою кружку. Сайва права — дело вовсе не хитрое. Теперь уже многие это поняли. Глазам просто не верится, что сотворили руки!

На Зумента никто не обращает внимания, и его попытка выделиться показным ничегонеделанием терпит крах. Ребятам не до него. Два часа уже подходят к концу, а тут, глядишь, у черта еще ухо не прилеплено, а надо еще волосы и бороду!

— Расчесочку не дадите? — смущенно обращается черноглазый к Киршкалну.

События разворачиваются стремительно.

— Мой малый требует денег, — взволнованная мать воспитанника рассказывает Озолниеку. — Не ему, говорит, другим. Только не говорит кому. Если не дам, его, говорит, изобьют. И предупредил, чтобы я никому ни слова; а как мне промолчать, если такие дела творятся? Вы же сами говорили, надо сообщать.

Под конец мать даже заплакала, напугавшись, что навлекла беду на сына.

— Я дала бы, да при себе не было. Только и взяла что на обратную дорогу… Но вы глядите не проговоритесь, чего я вам тут наболтала.

Последнее она повторила несколько раз.

Озолпиек пытается успокоить встревоженную мать, уверяет, что она поступила очень правильно, рассказав про вымогательство; давать деньги воспитанникам запрещено, и он обещает принять меры, чтобы с ее сыном ничего не случилось.

Вскоре после этого разговора при тщательном обыске другого воспитанника, который возвращался из комнаты свиданий, контролер и у него находит деньги.

Начинается расследование, и хотя оба парня поначалу запираются и хотят убедить, будто бы деньги понадобились им для собственных нужд, мало-помалу удается узнать, кто же настоящие вымогатели. Это Бамбан и Цукер, по прозвищу «Мартышка». Свою кличку Цукер заслужил благодаря поразительно живой мимике и жестикуляции. Он никогда не постоит тихо, вечно спешит о размахивает длинными руками; он мастерски шевелит ушами — не только обоими сразу, но и порознь; умеет закатывать глаза под веки так, что видны лишь голубоватые белки, и его громадный рот способен мгновенно разинуться до ушей либо вытянуться трубочкой. Родители Цукера — хронические алкоголики лишены родительских прав давно, когда сын был совсем еще ребенком. Он вырос в детдоме.

За мелкую кражу попал в воспитательную колонию и потом за разбой оказался здесь. Цукер до предела начинен разными штучками-дрючками, дающими ему возможность выделиться и завоевать положение среди сверстников.

Обоих «зверушек», Мартышку и Бурундука, быстро и без шума упрятывают в «клетку» — дисциплинарный изолятор — и в тот же час приступают к обыску одновременно во всех отделениях.

Воспитанники в мастерских, в рабочей зоне, но весть об обыске каким-то образом до них доходит.

— Шмон! Шмон! [4] Обыск.

Переданное из уст в уста торопливым шепотом, это известие, мгновенно облетев всех, наводит Зумента на тревожные мысли. То, что оба его «подданных» вызваны, он уже знает и догадывается, что обыск прямо связан с их неожиданным уводом. Сбережения в опасности, если Бурундук и Мартышка сболтнут лишнее, несдобровать и ему самому.