Наталья Суханова - Искус

Что если человечества, даже объединившись, всё то же самое малое число, в котором не может проявиться суть Вселенной, даже если она вдруг есть, эта суть?

— После тебя, — говорит Марфа, — мне придется покупать новый чайник. Если по десять раз его кипятить, накипь уже ничем не отдерешь.

— Я куплю вам новый чайник.

— Поздно не приходи — открывать некому, — успевает еще крикнуть вслед Марфа.

На улице совершенная мерзость. Идти неторопливо нельзя — обязательно прицепятся. Делая вид, что торопится, Ксения сворачивает с бульвара, заходит в «Елисеевский». В магазине можно не спешить, даже остановиться — имеет ведь право женщина подумать о ценах, о продуктах? Пять тысяч человек с красными пятками, думает Ксения, пять тысяч солнц…

— Не знаете, есть колбаса?

— Не знаю.

…пять тысяч человечеств, если они наберутся под красными солнцами…

Возможно, выйдя из магазина, она замедлила шаг, потому что кто-то останавливается рядом, о чем-то спрашивает. Как собака, которая не смотрит в глаза, но чего-то ждет.

— Что? — переспрашивает Ксения, и вдруг понимает.

Мужчина неразборчиво бормочет, клонясь к ней — лицо у него, как у человека, бредущего со сна по коридору в туалет — непроснувшееся, пустое, с отпечатавшимся желанием. На них уже оглядываются — с любопытством, с брезгливой усмешкой.

— Подите прочь! — испуганно говорит мужчине Ксения и чуть не бежит от него.

— Ну вот, — чуть не вслух говорит она себе, свернув на бульвар, говорит, усмехаясь, словно ей весело. — Вот и сподобились, Ксения Павловна… Нужно бы шубку сторговать… Приличный человек, бухгалтер, а может даже инженер… И воротник каракулевый…

Чтобы окончательно прийти в себя, она к сорока тысячам красных солнц прибавляет сорок тысяч красных от страсти глаз, сорок тысяч красных от ража рож… сорок тысяч красных, как раки, сердец… сорок тысяч красных… но довольно, порядочная девушка о подобных вещах не должна бы и знать… Впрочем, чем больше пакости, тем легче с нею покончить… Пакостная рожа, каракулевый воротник. Кровавый бюджет, красные ступни. Судорожный одиночный страх того человека на носилках.

— Стоп! Все на свои места!

— Стоп!

Это было Милкино предложение — накопить деньги на поездку в Ленинград, подработав на съемках.

— Ну, дурочка с переулочка, — сказала она, — при чем тут талант? Тебе скажут: иди туда, стой здесь — вот и все. Главное, иметь время для этих съемок. А у кого оно есть, кроме студентов?

И вот они с Милкой и еще с такими же, обряженными в длинные платья, салопы и душегрейки, статистками — на узкой улочке, украшенной старинными фонарями и вывесками.

— Приготовились, начали! Душегрейки и салопы движутся! Не вместе, не вместе! — орут им.

Некто — оператор, что ли? — аж стонет:

— Женя, объясни им, они же ничего не понимают!

Кроме этого Некто, есть еще начальник — человечек, восседающий на чем-то вроде подъемного крана. Наблюдать, впрочем, некогда. Простейшее дело — пройти, но они бьются над этим с самого утра. Часа полтора назад Ксения попыталась пройти как можно естественнее, но ее тотчас остановили. Сам Некто с нею разговаривать не стал, как не разговаривал он ни с кем из статистов.

— Объясните этой девушке, — сказал он раздраженно, — куда она должна смотреть. Объясните: она не должна отставать от женщины в юбке, а наоборот, должна ее обогнать.

И Ксения заторопилась, и еще раз сбилась, и опять услышала окрик, но наконец поправилась и сделала верно, а внутри у нее все тряслось, словно она тащила тяжесть. Теперь она совершенно не думает об естественности, а только о том, чтобы вовремя обогнать женщину в юбке и при этом на кого-нибудь не налететь. Раздраженный голос старшего сейчас не относится к ней, и Ксении хотелось бы, чтобы таких, как она, правильных, как-нибудь выделили из массы непонятливых. Но уже снова командуют двигаться:

— Дым! Дайте дым!

— Начали! Пошли!

— Живее! Живее!

Идут. Вдруг окрик:

— Девушка с воротничком! — а ведь это Милке. — Оглянитесь с улыбкой вот сюда! Сюда! Побыстрее!

Милка заспешила, поскользнулась, но никто не то что помочь ей, даже не взглянул с вопросом и участием. Некто смотрит на нее так, словно мысленно собирает и разбирает черты ее лица.

— Нет, нет, — говорит он брюзгливо, — улыбаться не надо, просто оглянитесь.

Только сейчас в Ксении вспыхивает злость. Недобрым взглядом она окидывает и неврастеничного Некта, и смазливенькую героиньку, — героинька ведь тоже видит не людей, а салопы и душегрейки; люди — это партнер, распорядители, еще парикмахер, костюмерша. Костюмерша как раз присматривает героиньке шляпу. На некоторое время шляпка становится даже главнее героиньки:

— Я думаю, не надо ли здесь вот такой бант?

— Лиличка, повернитесь сюда!

— А ничего!

— Очень смотрится!

— Слишком смотрится!

— Отвлекает!

— Уберите бант! — орет Некто, и бант исчезает.

Но опять должна пройти толпа, и статистов расставили по местам. От злости Ксения и на этот раз все делает четко. Да и другие, видимо, не портачат — аппарат стрекочет и стрекочет.

…Чего я, собственно злюсь? — говорит себе, уже стоя в стороне, Ксения. — Нам платят и требуют от нас всего лишь пройти точно отмеренное расстояние. Шляпка, спина, корзина, шаль — вот все, что нужно — фон для героини, а не то, что может отвлечь от нее. Так-то оно так, и все же Ксения не согласна ощущать себя всего лишь подставкой для шляпы, всего лишь носительницей собственной спины. «Вы тоже, — говорит она мысленно, — вы тоже нужны мне совсем сбоку — чтобы заработать, и, слава богу, не для такой дряни, как ваш фильм». Но на душе свербит. Она всё еще унижена и уязвлена. Все они: и этот болван оператор, и героинька, и те, что орут сейчас, подхватывая и множа всякое распоряжение — «Прекратите дым!», «Выключите дым, Петя», «Дым прекратить!» — все они должны стать средством для нее немедленно. Рядом разговаривают, похоже, студенты из ВГИКа — они знают по именам и даже характерам здесь всех. Сейчас их внимание приковано к человечку на верхотуре. До сих пор он не вмешивался — распоряжался и страдал Некто. Сейчас человечек зашевелился — и все уже оглядываются на него.

— А что это за блошка на каланче? — интересуется Ксения, ни к кому, в общем-то, не обращаясь, но достаточно громко. Парень, что рядом с ней, смерил ее взглядом, но ответить и не подумал. Ответил другой — тоже, конечно, не из удовольствия пообщаться с нею, — из одного лишь тщеславия высказаться со знанием дела о том, на подъемном кране:

— Это сам господь-бог всего, что здесь происходит.

— Ну что вы там застопорили? — неожиданно густым для такой хрупкой фигурки басом пророкотал «господь-бог».