Нинель Громыко - Комсомольский комитет

Вставая, Игорь видел, как рука Павла потянулась к раскрытой пачке папирос — большая, рабочая рука молодого парня.

Игорь вдруг подумал, что Павел сердится не на горком, а именно на него, и это укололо его, вызвало новую досаду.

Соболев сказал, что наказывать секретарей, которые показывают пример недисциплинированности, нетребовательности, может быть, и нужно было… Если иначе нельзя встряхнуть их, заставить задуматься над огромной ответственностью, которую они взяли на себя перед людьми. Но кто же дал право снимать из-за этих, в сущности, не очень серьезных причин одного из лучших секретарей? Как это случилось? Снять Соню Цылеву предложил Павел Куренков. А что думали члены комитета, вынося такое решение?

— Я говорил Куренкову, у него привычка такая: строить работу на выговорах, на наказаниях, — заметил комсорг из четвертого цеха Клим Сорокин. Он привстал и подтянул на коленях брюки. — Я и не голосовал за это решение.

Игорь Соболев выглядел колючим ежом. Черные волосы его свисали на лоб. Он торопливо говорил:

— Два месяца назад, Павел, ты обещал лучше работать. Что изменилось с тех пор? Появились комсомольские бригады и контрольные посты. А что они сделали? Какая комсомольская бригада не дает брака? Какие недостатки выявили контрольные посты? Что вообще делает комсомол вашего завода? Ведь комсомол — это ударная группа, которая всюду проявляет свою инициативу, свой почин. А у вас Цылева проявила инициативу, а вы ее глушить, не прямо, так косвенно… Можно простить ошибки, но равнодушие — это хуже всякой ошибки. А у Куренкова именно равнодушие. Когда мы с тобой, Павел, виделись на активе, ты мне второй раз обещал помочь в общежитии строителям. Что же сделано там? Ничего.

— С общежитием не успел…

— Может, и не хватило у тебя времени. А разве нельзя было послать в общежитие заводских комсомольцев, чтобы они помогли… Разве нельзя? Или не надо? А что ты сделал для того, чтобы лишний раз постучаться Костоломову в дверь?

— Это можно было… — словно поперхнувшись, проговорил Куренков.

У Сони сердце билось так, что ей казалось: Болотникова, которая сидела рядом, слышит. Как странно, удивительно все получилось. Соня припомнила разговор сегодня с Соболевым в цехе, когда Игорь спрашивал: нравится ли ей комсомольская работа да смогла ли бы она работать секретарем комитета? Соня отвечала по-девчачьему, решительно: почему бы не смогла? Тогда Соня не придала никакого значения этому разговору. Но почему горком так критически относится к Куренкову? До сих пор Павла хвалили, хотя его чаще всего и не за что было хвалить.

Слова попросила Роза Голубева. Роза редко выступала на комитете, у нее был неожиданно тонкий, при ее огромной фигуре, голос, и Валя Голубева, которую все принимали за ее родственницу, выпрямилась. У Павла Куренкова на лице вдруг выступило очень много веснушек. Соня не ожидала, что Роза умеет так хорошо говорить.

— Я, товарищи, тогда ведь тоже голосовала, чтобы Соню Цылеву снять с работы. Почему? Вот я сейчас себя спрашиваю, почему? Да оттого, наверное, что я думала: если старшие товарищи так решили, значит это правильно. И мы привыкли так: Куренков скажет, а мы соглашаемся, хотя он часто и не прав бывает.

Соня удивлялась на Соболева: на курносом носу у него выступили капельки пота, глаза были влажные. Пока Роза говорила, Игорь лихорадочно чертил что-то на попавшемся под руку клочке бумаги.

— И еще вот что, товарищи: мы, конечно, как члены комитета очень виноваты, что организация наша работает плохо. Хотя здесь все больше о Куренкове. Мы все тоже виноваты. Только товарищ Соболев и говорил, я хочу сказать, что вот такой, как сейчас Павел, он не помогает комсомолу, а мешает. Раньше он был другой — и сам работал и других заставлял. А сейчас… сейчас он все больше о своем самолюбии да авторитете беспокоится. А авторитета-то у него и совсем от этого не стало.

Комитет комсомола освободил Павла Куренкова от обязанностей секретаря и выбрал секретарем Соню Цылеву.

Когда проголосовали, Павел попросил слова.

Павел повертел в руках карандаш, невидящими глазами посмотрел на него и положил. Глухо сказал:

— Правильное решение. Мы потеряли партийную бдительность в решении серьезных проблем.

— Ты потерял. Зачем говорить о целом коллективе? — перебил его Соболев.

— Подождите, товарищ Соболев, — возразил Павел, и что-то непередаваемое, сложное и мучительное мелькнуло в его лице. — Такой момент бывает единожды в жизни.

Павел не видел сейчас в Игоре друга, ровесника. Как-то так получилось, что за один этот день, за несколько часов, может быть, Павел вдруг почувствовал в Игоре старшего товарища.

— Извини, — дрогнувшим голосом сказал Игорь. У Куренкова губы были сжаты, уголки их опущены. И даже плечи как-то вытянулись вниз и вперед.

— Но если комитет снова поручит мне комсомольскую работу, — наконец сказал Куренков, снова взяв карандаш и твердо положив его, — я сделаю все, чтобы исправить ошибки. Если комитет… не захочет этого, значит так я заслужил, — закончил он и, опять взяв карандаш, бросил его.

— Ты же остаешься членом комитета, Павлик, — мягко сказал ему Игорь.

На следующий день Павла перевели в первый цех механиком.

Был обеденный перерыв. Рабочие разошлись кто домой, кто в столовую. А молодежь смены, как всегда пообедав прежде всех, собралась не в красном уголке, где просто не принято было собираться, а в курилке — небольшой пристройке. Можно было, конечно, пройти и в красный уголок, но он отличался от курилки лишь тем, что там стояло несколько лавок да по стенам висели потемневшие от времени лозунги.

Даша Хохлова, подруга Алы Варежки, пришла в курилку позже других. Прежде она заглянула, есть ли там девчата.

Девчата сидели вокруг Тошки Филатова на старых досках либо просто на корточках. Тоша рассказывал воровскую историю. Даша недолюбливала долгие Тошкины россказни за то, что в них трудно отличать быль от выдумки. Кроме того, она ждала Алу: ее вызвали в комитет комсомола. Они договорились встретиться в курилке. Пройдя через помещение своими маленькими быстрыми шажками, она села в стороне от всех.

Даша Хохлова родилась и выросла в Озерной. На кабельном заводе, в других цехах работали ее родители, старшие братья, сестры; на заводе она чувствовала себя словно дома. Даша, полная, круглая, как колобок, работала на скрутке кабелей лучше всех в цехе, хотя и была самая маленькая ростом.

Все сейчас же заметили, что Даша села в стороне. Прокатчик Шурок Веснянкин, муж нормировщицы Нади, тотчас окликнул ее: