Нинель Громыко - Комсомольский комитет

— Болтун ты, Шурка, и больше ничего, — говорила Варежка. — Из-за таких, как ты, да еще из-за аварий, знаешь, сколько тонн продукции мы недодаем? Борьба за отличное качество называется! И бригаду подводишь и комсомольскую группу. У Жуйко, наверно, нет таких, как ты.

— Нету, факт, — раздалось у дверей.

Групорг второй смены Жуйко, черный как жук парень, заглянул в красный уголок. Добродушно и плутовато усмехнулся:

— Работаете?

— Иди, иди отсюда! — обернулась к нему Варежка, размахивая мокрой тряпкой. — За своими завтра смотри.

— Да нет, я ничего, я хотел только подивиться, как вы тут работаете. И посоветоваться с ответственным, ведь он тоже из вашей группы? — дразнил Жуйко, пятясь к двери.

— А ты не смейся. Сами не знаем, что с ним, с этим ответственным, делать, с усатым дураком!

Жуйко уже не насмешливо, а с досадой покачал головой и вышел.

Вернулся Филатов. В одной руке он принес ведро воды, в другой ведро с мелом и хворостину. Лавки и трехногий стол комсомольцы сдвинули в угол; сняли почерневшие от пыли и времени лозунги и стенгазету, выпущенную несколько месяцев назад. Даша подбежала с тазом разводить побелку.

Но только она нагнулась, Филатов больно хлестнул ее хворостиной по спине.

— Ты что? — выпрямившись, зло спросила Даша. И тут она увидела у дверей Пескарева.

Желтенькие усики Митьки разъехались в улыбке. Даша сообразила: Пескарев сказал Филатову, что это она вчера на собрании «сосватала» их обоих. В глазах Даши блеснули слезы.

Филатову, видимо, стало жалко Дашу. Еще не успели вступиться возмущенные комсомольцы, Филатов протянул ей хворостину.

— Бей!

Даша, недолго думая, изо всей силы вытянула его по спине. Тошка поморщился, но засмеялся и протянул ей руку:

— Спасибо.

Даша обернулась к Пескареву. Тому стало неловко.

— Ну, я пошел. Вы тут без моего руководства справляйтесь.

— Да уж как-нибудь справимся! — крикнула ему вслед Варежка.

Павел Куренков после всех волнений решил в субботу поехать в город проведать родных. Дом, в котором Павел родился и вырос, находился тоже на Приреченской, тремя кварталами ближе к центру, чем домик Соболевых, и был тоже одноэтажный, деревянный, с общим коридором, пропахшим запахами кухни и кислой капусты. Жили в нем две семьи. Как всегда по субботам, в коридоре были чисто вымыты полы.

Евдокия Тихоновна гостевала сына, наставив на стол все, что можно было быстро собрать: творог и вареную картошку, сало, жареное мясо, соленые огурцы. И, конечно, Евдокия Тихоновна сбегала в магазин за водкой. Она сидела напротив — маленькая, со сморщенным лицом. За те несколько месяцев, что Павел не видел матери, она постарела, небольшие глаза ее соболезнующе смотрели на Павла.

Пришел с работы старший брат Осип, он работал агентом в горфинотделе. Он поздоровался с Павлом, крякнув, налил себе стопку, подсел к столу и, приговаривая «дай бог не последняя», потянулся чокаться с Павлом и матерью.

Осип был невысокий, широколицый мужчина лет тридцати пяти, с угрюмым и хитрым выражением лица. Вошла Раиса, его жена, молодая бледная женщина, несколько выше его ростом.

Раиса радостно вскрикнула, увидев Павла, здороваясь, назвала его Павликом, но вдруг испуганно взглянула на мужа и нерешительно остановилась посреди комнаты, потирая с мороза руки.

— Ну как, что там нового в вашем гор-пище-ком-бинате? — не оборачиваясь, спросил Осип жену, подчеркнуто и насмешливо выговаривая слово «горпищекомбинат».

— Ничего! — смущенно улыбнувшись, сказала Раиса, взглянув в затылок мужу и в лицо Павлу.

— Подсаживайся, Рая! — приветливо пригласил Павел.

— Спасибо. Я вот переоденусь… — женщина снова улыбнулась, показав на свое рабочее ситцевое, выпачканное в муке платье.

Она было повернулась, чтобы идти, но приоткрылась дверь из другой комнаты и оттуда выскочили две чумазые маленькие девочки. С криков «Мама! Мама!» они схватили женщину за подол и потащили за собой.

Старуха проводила невестку недружелюбным взглядом.

— Вот который раз твержу жене: уходи с работы. У матери корова, да и я ее с моим удовольствием прокормлю, — пожаловался брату Осип. — Так нет, полюбился ей этот комбинат — комбинат, а может, еще кто? Черт бабу не разберет. Другой раз задержится, поди узнай, по делу или, может…

— Ну тебя, Оська. Опять! — капризно сказала, появляясь в комнате, Лиля, младшая сестра Павла.

Лиля собиралась на танцы. Одетая в синюю шерстяную юбку с широкими бретелями и ярко-красную кофту с большим бантом, она стала вертеться перед зеркалом, настраивая большой кок из волос над своим хорошеньким лицом.

— Куда, Лилька? — быстро, молодо повернувшись к ней, спросила мать.

— На танцы! — весело ответила девушка, не выпуская изо рта заколок.

— И то! — сказала мать, равнодушно отвернувшись.

Осип снова хотел жаловаться на жену, но мать оборвала его. Она обратилась к Павлу:

— А правда, сынок, что тебя с прежнего места-то уволили? — Она говорила медленно и участливо.

Павлу так хотелось, чтобы кто-нибудь его пожалел.

— Правда, — упрямо сказал он.

— За что же, Павлушенька? — спросила мать. — И, говорят, Игорь Соболев устроил тебе…

Павел хотел сказать «нет». В комсомоле решает не один человек. Но если разум, и совесть, и коллектив уже заставили Павла принять боль как должное, то сейчас под влиянием жужливого, любящего голоса матери вместе с хмелем вдруг всколыхнулась обида. Если б не Соболев, если б в горкоме оставался Петрунин…

— Соболев, — сказал Павел, низко на грудь опустив голову.

Евдокия Тихоновна тягуче и злобно выругала Игоря. Товарищ называется! А еще учительницын сын! В дом к ним ходил… Вот надейся теперь на знакомство.

— Кем теперь-то?

— Механиком, — тихо ответил Павел, вертя на столе снова дополна налитую рюмку; водка плескалась из нее. — Да оно, мам, заработок такой же, а работа еще и легче.

— Ну и ладно, — успокаивала мать. — Зато у места. Я тебе всегда говорила: и что это за работа — комсомольская? Вот Лильку нашу возьми, — мать кивнула на дочь, которая уже кончила прихорашиваться и стояла, задумчиво теребя зубки гребенки и слушая разговор. — Была девка как девка. Красивая была, толстая. А вступила в комсомол, сохнуть стала. Надысь в двенадцать с собрания пришла, вон как!

Лиля вспыхнула.

— Если похудела, вовсе не от комсомола, мама. У нас, если хочешь знать, три месяца собраний не было. А это если уж и собрали такое собрание…

— Какое? — спросил Павел.

— Такое, — засмеялась Лиля и снова повернулась к зеркалу.

Через комнату с извиняющейся улыбкой прошла Раиса в кухню. Она была уже в темной узкой юбке и батистовой белой кофточке с короткими рукавами. Когда она открывала дверь, Павел заметил на правой ее руке, повыше локтя, большой сизый синяк.