Нинель Громыко - Комсомольский комитет

— Неподходящие!

Соня снова вопросительно и возмущенно посмотрела на Игоря, точно обвиняя его в этом, и упрямо тряхнула головой.

— А если по-хорошему не получается? Вон чтобы в тарном цехе нам тумбочку для комсомольского хозяйства сделали, и то мне пришлось «по-свойски» с ребятами договориться. Куренкова попросила было, чтобы он им сказал. «Не могу, — говорит, — планом не предусмотрено!» Он такой: пока у него за спиной не чихнешь, он не обернется. Да и то: обернется, пожелает доброго здоровья и мимо пройдет.

— Значит, он, что же, нехороший человек? — настороженно спросил Игорь.

— Да нет, — уныло ответила Соня. — Ему рассказываешь — он слушает, интересуется, сочувствует вроде…

Весь следующий день Соболев провел на стройке. Новые заводские цехи были заложены на окраине поселка, и почти к самой стройке неожиданно подбегал лес. Деревья уже осыпались, и лишь осина не теряла листву, листья ее стали багровыми, и там, где росла она, словно полыхали огромные костры.

Оказалось, что по плану первый новый корпус строительное управление должно было сдать заводу полгода назад, но здание и сейчас зияло черными широкими пролетами для окон.

Многие рабочие, старые и молодые, слонялись по строительной площадке без дела. Игорю объяснили, что не обеспечивается «фронт работ»: не подвезли вовремя кирпич, не хватает цемента, сломалась бетономешалка… Комсомольская организация на стройке маленькая, ее не слыхать и не видать. Заработки рабочих низкие…

Когда Игорь вернулся в комитет, Павел уже был там. В углу комнаты двое молодых парней, положив на стул шахматную доску, играли в шашки.

— А я у строителей был, — взволнованно сказал Игорь. — Ну и дела у них, Павел! Бывают месяцы, когда они совсем ничего не зарабатывают. И потом, говорят, тут есть знаменитое двадцатое общежитие — ты не был там?

— Строители не мои!

— Подумаешь, князь удельный! Не мои! Строят-то они ваш завод? У вас большая организация, у них маленькая, недавно созданная. Почему тебе не поинтересоваться, как у них дела? Это же люди, живые люди!

Павел тряхнул головой.

— Думаешь, я близко к сердцу их жизнь не принимаю? Но ты не представляешь, до чего не хватает времени. Ведь я никогда не возвращаюсь домой в шесть часов. Готовишь решения, вызываешь людей. Я сочувствую строителям…

— Брось! Пожалеть мы все умеем.

— Хорошо, хорошо, давай говорить не о жалости.

И по тому, как Павел провел рукой, сильно нажимая, по волосам, по тому, как он нарочно стал смотреть в сторону черными выпуклыми глазами, Игорь понял: Павел обиделся.

— В труде молодым строителям мы помочь не можем — не в нашей компетенции это. А общежитейская жизнь… Да мы в своих общежитиях работу проводить не можем, потому что ни на спортивную, ни на культмассовую работу денег нет, потому что завкомовские уже все израсходованы. И на счету завкома, сам посуди, немного! Вот весной центральный совет «Искры» спустил нам деньги на постройку стадиона. Представляешь, директор… Да ты не знаешь нашего директора! Он рабочих не дал. И замерзла наша стройка жарким летом. Понимаешь, никто не хочет на заводе заботиться о молодежи, никто не помогает.

— Пойдем сейчас к директору завода, — сердито сказал Игорь.

Павел возражать не стал, но когда они вышли на улицу, чтобы войти в здание с другого крыльца, он спросил придирчиво:

— А зачем сейчас к директору?

— Ты же говоришь, что никто не помогает, — Игорь пристально посмотрел Павлу в лицо.

— А-а… Ну да, — рассеянно сказал тот.

Душная, липкая ночь опустилась над Озерной. В это время недалеко от заводоуправления собралась толпа зевак. Под фонарем возились двое пьяных парней: один поднимал за ноги другого.

Игорь вместе с Павлом помогли парню подняться, пока за ним не вернулись товарищи; Павел делал это брезгливо, всем своим видом показывая, что, если бы не Игорь, он бы и близко не подошел к пьяному человеку. Игорь ворчал сквозь зубы: «Деньги… Разве тут в деньгах только дело?»

Остаток пути до заводоуправления шли молча.

В горкоме партии Соболев однажды услышал, как один из инструкторов сказал про директора кабельного завода Русакова: «С характером человек…» После уличной темноты Игорь даже зажмурился — кабинет Русакова, просторный, увешанный картами и диаграммами, был залит ярким электрическим светом.

Иван Пахомович Русаков, гигантского роста седой человек, только что отпустил двух рабочих и поднялся, чтобы пожать молодым людям руки.

— Привет комсомолу! — загудел он, потянув за лацканы навстречу один другому расстегнутый пиджак, как будто в пиджаке ему было неудобно. — Не часто к нам заглядываете. Ну садитесь, молодые представители.

— Слышал, слышал, что вы на заводе, товарищ Соболев. Ждал вас, думал, еще вчера зайдете, — густым, гудящим голосом продолжал Русаков. Он сунул в большой шкаф со стеклянными дверцами какие-то чертежи и сел. — Как доехали, товарищ Соболев? Как устроились? Понравилось у нас?

— Смотря что.

— Гм… Смотря что. Это вы правильно… Поселок видели?

— Большой поселок.

— Да… При Екатерине Великой закладывался. Тогда Озерненский завод металлургическим был, один из первых металлургических заводов в России. Это уже после Отечественной войны в кабельный переоборудовали: электрификация страны…

— Брака много даем, — глядя прямо в глаза Соболеву, сумрачно говорил директор. — Причины брака? Есть причины. Взять первый цех. Молодежь. Старые скорости стали тесными. А ввели новые — молодняк растерялся. Скорость прибавили, а внимательность не прибавилась. При прокате получаются заусенцы, плены, зазоры. Отсюда при волочении — обрывы. При скрутке спешат, нарушают технологию. Но это, так сказать, одна сторона медали. Другая… — Иван Пахомович поискал слово и, не найдя лучшего, добавил: — Дисциплина хромает.

— Пьют у вас, — сказал Игорь.

— Вот-вот, — хмуро согласился Русаков. — Заработки у нас хорошие. Он напьется, а на другой день опаздывает или прогуливает.

Что заработки на заводе хорошие, Игорь смог понять по добротным и большим, большей частью индивидуальным домам рабочих. Лес в Павловском районе дешевый, лесу много. Русаков, хоть и говорил он очень резко, уже чем-то понравился Игорю. Иван Пахомович плечистый, грузный. Седые волосы Русакова были когда-то курчавыми, сейчас они ерошатся на голове. Крупное лицо точно слеплено наскоро быстрыми, но уверенными и смелыми бросками. Длинный горбатый нос, серые требовательные глаза. В манере говорить и в движениях было что-то грубоватое, но размашистое, русское.

— Молодые рабочие пьют потому, что им больше нечем заняться на досуге, ведь в кино каждый день не пойдешь, а танцы… ведь это не может быть настоящей радостью, Иван Пахомович! — осторожно заметил он.