Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

По уговору, Мариора, в первый же день возвращения Дионицы должна была ответить ему, любит ли его. Любит ли? Сейчас Мариора растерянно думала: что же она скажет, если Дионица спросит ее о любви. И не знала.

Репетиция кончилась.

По домам расходились гурьбой. Мариору провожали все ребята, и Дионице не удалось остаться с ней наедине. На прощанье он крепко сжал руку девушке.

— До завтра!

Но воскресенье, солнечное, украшенное молодой июньской зеленью, было перечеркнуто коротким страшным словом:

«Война!»

Тома сразу упал духом. Сжимая голову руками, он глухо говорил дочери:

— Фашисты идут. И румынские, и немецкие — все вместе. Это не так, как в четырнадцатом году, нет… Это, как Гылка в газетах читал, — с самолетов бомбы. Как дождь. Не спрячешься. Они нам не простят, что мы советскими стали… Эх, говорил я, не будет добра… Что богом велено…

Эти слова услышал Лаур. Хмурый, запыленный, он только что приехал из района. Председатель сельсовета встал в дверях, усмехнулся.

— На всякую боль есть лекарство, старик, пора бы знать. — И добавил спокойней: — У сельсовета собрание, для всего села. Идем, Тома. Скорей…

К Мариоре забежал Дионица. Оперся о косяк двери, встряхнул волосами, точно отгонял мух.

— Что же будет, Мариора? От Прута до нас несколько часов езды. Неужели опять фашисты? Слышно, из города многие эвакуируются…

— Как это — эвакуируются?

— Ну, в глубь России едут. Боятся, что фашисты сюда придут.

Мариора умывалась. Она залпом выпила полкружки воды, выплеснула остатки за окно и, вытираясь, удивленно спросила:

— То есть как это фашисты сюда придут? Отчего тебе такое в голову пришло? Красная Армия, наверно, очень сильная… Еще наши, может, сами за Прут пойдут фашистов бить. Думаешь, румынскому народу под ними хорошо живется?

Дионица дернул головой.

— Не в этом дело! Сотня километров может раз десять из рук в руки переходить. — И тихо, упавшим голосом добавил: — А ты знаешь, сколько фашисты стран уже покорили?.. Ох, боюсь я…

— Что ты! — уже испуганно сказала Мариора. — Не говори мне этого.

Потом пришла Санда. Она ловко уселась на лайцы, округлив глаза, шепотом заговорила:

— Самолеты летают. Вдруг бомбы бросят? Ой, страшно, подруга… А говорят, если фашисты придут, они убьют всех, кто кулацкие вещи брал…

— Много чего говорят, — твердо сказала Мариора и взглянула на Санду так, что та опустила глаза и через минуту убежала.

Два дня спустя, когда Томы не было дома, к Мариоре пришел Кир. Одет он был в старые рубаху и штаны. По-дорожному плотно примотаны к ногам опинки. Через плечо — десаги. Кир скинул десаги и обнял Мариору.

— Ну, счастливо оставаться, — просто и тихо сказал он. — В армию иду.

— Великий боже! Прислали повестку?

— Нет, сам. Добровольцем.

Мариора отвернулась, чтобы не показать слез. Достала с полки вареного мяса, сушеных груш. Хотя десаги были полны, она совала туда еще и еще.

— На всякий случай.

Потом не выдержала и уткнулась ему в плечо:

— Кир, братишка… Ведь там убить могут. И… ты будешь убивать?..

Кир развел руками.

Оказалось, что Кир ушел из дому тайком. Об этом знают только Виктор и Васыле.

— Мать плакать будет, не могу, — объяснил он. И вздохнул: — Ну, я пойду. Твой отец не увидел бы, а то до родителей раньше времени дойдет. — Глаза Кира заблестели слезами. Он быстро обнял Мариору и вышел. А девушка бросилась на лайцы, уткнулась в овчины и заплакала.

Потом оказалось, что вместе с Киром в район, тоже тайком от отца, отправился и Васыле. Но он был на два года моложе Кира, и его вернули обратно. А Кира зачислили в пехоту. Вызвали повесткой и Лаура, но тоже вернули: после тюрьмы у него открылся туберкулез.

Проводив Кира, Мариора побежала к Дионице. Тот возился в саду: собирал последние вишни. В решетах относил их к дому, рассыпал на завалинке — вялиться.

— А где тетя Марфа? — спросила Мариора, устало прислонившись к стволу вишни.

— Корову доит. А я думал, ты ко мне пришла, Мариора…

— К тебе.

— Да? — радостно сказал Дионица. Он вытер о штаны алые от сока переспелых вишен пальцы, оглянулся — в саду никого не было, и протянул руки, чтобы обнять Мариору. Но та, засмеявшись, отбежала и спряталась за яблоню.

— Дикая ты! — с ласковой укоризной проговорил Дионица и снова шагнул к ней.

Но Мариора уже не смеялась. Она вышла из-за яблони, сама взяла Дионицу за локти и посмотрела в его глаза.

— Ты вот… вишни сушишь… Зачем?

— Как зачем? — теряясь от ее горячего взгляда, в котором были и мольба и слезы, спросил Дионица.

— Ведь фашисты наступают… А ты… а мы… Что мы будем делать? — Правой рукой Мариора скрутила воротничок холщовой кофточки и быстро, точно боясь, что Дионица не успеет ее выслушать, заговорила: — Ты сказал, из города уезжают за Днестр, в Россию. Может… может, и нам? Ведь если Тудореску, если примарь вернутся… И… неужто под фашистами жить?

Дионица отстранил Мариору, вытер разом вспотевший лоб.

— Как уехать? Совсем?

— А как же? То есть пока… Ведь не будут здесь фашисты все время!

— Уехать? — Дионица тоскливо обвел глазами сад, взглянул на ослепительно белые стены касы, видневшиеся сквозь деревья. — На чем? На лошадях далеко не уедешь… А дороги бомбят… Что ты! Думаешь, так просто уехать? Я не то что против — куда поедем-то? И мать не согласится дом бросить… А примарь… Гафуню ведь из города приезжали арестовывать; при чем мы тут? Вещи, которые советские люди раздавали… Ну что ж, не убьет же примарь за вещи. А уезжать из своего села, да еще когда фронт близко… Постой, Мариора, что-нибудь придумаем…

Но Мариора уже оттолкнула Дионицу и, не оглядываясь, побежала к калитке. Дома на нее прикрикнул отец:

— Не слушалась вовремя, хоть теперь помолчи! Ишь надумала: уехать! Да если там, за Днестром, нас догонят, разве оставят живыми? Хорошее на свете долго не живет, зло — оно испокон веков сильнее…

— Оттого и сильнее, что такие вот, как ты, ему все дороги открывают!

— Перестань. Мало тебя учили! — И Тома, сгорбившись, торопливо вышел из касы. Мариора видела, как он бесцельно бродил по двору.

Целые дни в небе гудели самолеты. Ночами в той стороне, где был город, небо заливалось заревом: в городе начались пожары.

Однажды до Малоуц донеслись глухие раскаты орудийных залпов. Мариора подумала: может быть, гром? Но люди говорили другое, и девушка закрывала глаза, слыша, как в груди тяжело бьется и будто падает вниз сердце…

В этот же день в сумерках в Малоуцы забежал Филат Фрунзе. За несколько дней он очень осунулся, запавшие глаза смотрели сейчас суровей и жестче, чем в годы работы у боярина. Он был в красноармейской форме. На лбу у него подсыхала царапина от проскочившей счастливо пули, а левую, согнутую в локте руку поддерживала перевязь из запыленного бинта.