Семен Бытовой - Десять тысяч лет

Человек тонет не сразу.

Меня сильно подхватывает, толкает вверх. Я снова вижу лес вокруг себя, но уже не зеленый, а красный, и небо — не голубое, а тоже красное. И покатый берег, уже не такой далекий, как прежде, но весь в красных травах, и красный мохнатый комок на широком раскаленном камне... Я смутно догадываюсь, что это сидит Пальма. Но почему же она красная? Непонятно. Я пробую поднять руки, но они держат что-то тяжелое и я не могу их поднять. Да это же винтовка в моих руках, моя винтовка! Откуда она взялась? Я хорошо помню, как она стремительно пошла вниз.

— Прощай, Пальма! Прощай, мой хороший друг! — вырывается из груди, и я снова погружаюсь в воду.

Кто-то хватает меня и выталкивает наружу. Я открываю глаза — и вижу темный, потухший лес и совершенно не вижу берега. Мне хочется позвать Пальму, и я кричу ей... Мне уже совсем хорошо и не страшно. Винтовка со мною. И я почему-то не иду вниз, а все еще держусь на поверхности. Кто-то держит меня за воротник гимнастерки, толкает в спину. Сильнее и сильнее... Ноги мои упираются во что-то крепкое, твердое... Неужели это дно реки? Я делаю широкий шаг, и все-таки больше не погружаюсь. В пяти шагах от меня берег. И камень на берегу, у самой воды. Но собаки нет на камне. Я начинаю кое-что понимать. Оборачиваюсь — и вижу позади себя Пальму. Она подталкивает меня мордой в спину.

— Пальма!

Я хочу обнять ее, но она вырывается, выскакивает из воды и бежит вдоль берега. Я ложусь на траву и гляжу на небо. Оно такое чистое и светлое. Как это можно умереть под таким тихим и чистым небом! Пальма прибегает с моей фуражкой в зубах. Значит, фуражку вынесло волной.

— Пальма! Спасибо тебе!

Я обнимаю ее. Она глядит на меня своими теплыми, искрящимися зеленым огнем глазами, стараясь понять меня. Вдруг глаза се гаснут, становятся влажными. И тут я вижу, что Пальма плачет...

...В конце сентября приказом по отряду меня прикомандировали к заставе «Ястребиный утес». На том участке было тревожно. Служебной собаки там не было. Долина весной умерла, а ее дочь Альфа, сестра Пальмы, погибла от пули беломаньчжура.

Нас хорошо встретили на «Ястребином утесе».

Три года тому назад я унес отсюда под полушубком безымянного слабенького щенка, которому суждено было стать знаменитой служебной собакой. Три года моей любви, заботы, воспитания. Три года нашей верной службы на родном берегу Амура...

Покуривая самодельную трубочку, туго набитую махоркой, Егор Малявин возвращался на заставу. Шел он не спеша, отдувая дым и поглядывая на широкий Амур. За спиной у Малявина винтовка, на левом плече — обыкновенная крестьянская коса. Все утро Малявин находился в Тигровой пади, где пограничники заготовляли сено. Там Егор сгребал сухую траву в копны, потому что косцом он был неважным. После работы ему досталось нести косу. До службы на границе Малявин был лесорубом и плотовщиком и до сих пор славился своими немалыми познаниями в лесном деле. Он мог, например, определить с одного взгляда, сколько дюймовых досок выйдет вон из той старой сосны, что стоит, тихо покачиваясь, в распадке и роняет на траву душистую хвою. А с каким жаром говорил он о плотах!

— Разве они там плотовщики? — указывая рукой на чужой берег, часто говорил Егор.

На том берегу Амура крестьяне, под наблюдением японцев, частенько вязали плоты и пускали их вниз по течению.

— Смех один! — качал головой Егор. — Не успеет плот отойти от берега, как его тут же раскидывает по бревнышкам!

Вот и сегодня японцы выгнали человек двадцать крестьян в распадок. Егор сбросил косу, прилег за черноталом и стал наблюдать. Как всегда, у них там было больше шуму, чем работы. Быстрые волны все время выхватывали у плотовщиков толстые лесины и легко уносили в нашу сторону.

— В свободное время придется подобрать. Не пропадать же добру, — хозяйственно подумал пограничник.

Долго лежал он, наблюдая за недружной работой маньчжур. Наконец плот был кое-как связан и пущен по течению.

И тут Малявин вспомнил родной берег Камы, леспромхоз, караваны плотов, управляемые опытными людьми. Егору приходилось сплавлять особый, крепежный, лес для шахт Донбасса. И никогда, даже в самую большую воду, не случалось у него, чтобы от плота оторвалось хотя бы одно бревнышко.

Он отлично знал, что японцы заготовляют лес не для шахт и мирных строек, а для новых военных укреплений. И в душе даже порадовался, что волны все время разбрасывают плоты и уносят добрую половину леса... К тому месту, где находился Малявин, нанесло течением, вместе с ворохом стружек и ветвей, десяток сосновых бревен.

Егор хотел было уже подняться и итти дальше, как вдруг заметил, что из-за кривуна, где река делает особенно крутой поворот, течением вынесло еще три отменных бревна. Некоторое время они неслись по середине реки, затем их закружило уловом [2] Круговое течение. и погнало к нашему берегу.

— Ну и работка, — сказал Егор. — И видят же, что лес к нам идет, а молчат.

Егор заметил еще, что японских солдат, стоявших на склоне сопки со своими «арисаки» [3] Система японской винтовки. , вся эта картина даже как будто забавляет. Сначала один спихнет ногой лесину в воду с покатого склона, затем другой, за ним — третий.

Глядя на них, Егору хотелось смеяться. «И все-таки, — думал он серьезно, — чем все это кончится?»

Вот четверо солдат, оттеснив к сопке маньчжур, принесли очень толстое, необструганное бревно и, без прежней лихости, осторожно спустили на воду. Они долго смотрели вслед ему. Затем приказали маньчжурам вновь взяться за дело.

Малявин поднялся, положил на плечо косу, поправил ремень винтовки и зашагал вдоль берега. Шел и почему-то все время оглядывался.

Вверх по Амуру медленно поднимались парусные шаланды. Пограничник вошел в заросли, посчитал, сколько сидело людей в каждой шаланде, рассмотрел, что́ это были за люди. От зорких глаз пограничника ничего не должно ускользнуть. Егору было интересно, обогнут ли шаланды кривун и поплывут дальше, или они пристанут в том месте, где вяжут плоты?

Малявин вошел в заросли, чтобы все видеть, а самому остаться незамеченным.

Шаланды тем же ходом поплыли дальше.

Пограничник шел, уже не обращая, казалось, внимания на плывущие перед ним бревна. Можно было подумать, что все это ему порядочно надоело. И вдруг Егор Малявин притаился. Зачем он это сделал? Может быть, единственно затем, чтобы не открыть своей высокой широкоплечей фигуры? Японцы частенько затевали у себя разные «игры», стараясь привлечь к себе внимание пограничников. Недавно Егор оказался свидетелем одной такой «игры». Став в ряд, японцы кидали в Амур бутылки из-под сакэ. Видимо, они соревновались, кто дальше кинет. Однако пограничник заметил, что не все бутылки тонут. Он даже подобрал одну. Бутылка оказалась запечатанной, внутри лежала бумага, свернутая трубочкой. Малявин доставил бутылку начальнику. Тот извлек бумагу, на которой было написано: «Русскэ товалыша ходи-ходи сюда к нам. Наша тут лай!»