Семен Бытовой - Десять тысяч лет

Я подал знак Гармашу, и он отполз вправо. Не было смысла вдвоем лежать на одном месте.

Когда нарушитель был в десяти метрах от острова, он поднял голову из воды, но не для того, чтобы вобрать в легкие воздух, а чтобы получше оглядеться, выбрать более безопасное место, где можно пристать.

Гармаш немного поторопился. Бывший повар мечтал о том, чтобы поскорее проявить себя в боевом деле. У него не хватило выдержки подпустить чужого на расстояние штыка. Он вышел из тальника и окликнул нарушителя. Мне уже ничего не оставалось делать, как молча взять чужого на мушку, не выдавая своего присутствия. Поняв, что он нарвался на пограничника, чужой стал загребать воду и лег на обратный курс.

— Гармаш! Не стрелять! Захватим живым! — скомандовал я как можно тише.

Гармаш быстро снял сапоги, сбросил с себя гимнастерку и прямо с обрывистого берега кинулся в воду. На несколько минут я даже потерял его из виду, и снова заметил его, когда он был в пяти метрах от чужого. Гармаш поймал жердину, протянул конец нарушителю, но тот, оттолкнув ее, быстро заработал руками, стараясь уплыть. Нащупав жердиной край доски, Гармаш нажал на нее и поставил «на-попа». Чужой съехал с доски и ушел под воду. Сразу нырнул и Гармаш. Я понял, что под водой у них завязалась борьба. То один, то другой выглянет на поверхность и тотчас же опять уходят вниз, только волны разламываются над ними.

Я тоже разулся, спрыгнул с обрыва и стал ждать. Если перевес будет на стороне чужого, я приду на помощь Гармашу. Но тут показался Гармаш, и следом за ним нарушитель.

— Хватайте конец веревки, — кричит Гармаш, фыркая и отдуваясь. — Теперь он никуда не денется.

Он бросил мне конец веревки, и я, войдя поглубже в воду, схватил ее, не понимая, откуда она взялась у Гармаша. Оказывается, нарушитель был ею привязан к доске и, подплывая к острову, освободил себя.

— Поймали? — крикнул Валентин. — Не очень-то сильно тяните, а то он задохнется...

И только теперь я заметил, что на шее у чужого петля.

Я наматывал на кулак веревку, стараясь при этом не слишком тянуть ее. Я помог чужому подняться на остров, снял с него петлю. При обыске я нащупал у него на груди, под курткой, небольшой пистолет, пластикатовый мешочек, сохранивший от сырости свернутую трубочкой бумажку.

Гармаш между тем выкручивал мокрые штаны.

— Устали? — спросил я его.

— Маленько есть, товарищ старший наряда.

Стало светать. Сквозь легкую туманную дымку на горизонте пробились первые проблески ранней зари. Посвежел ветер. Больше прежнего взволновался Амур.

Гармаш поднял с травы винтовку, любовно осмотрел ее и протер платком.

— Сильный, черт, а ныряет как рыба! — сказал он, кивком головы показывая на чужого.

— Да и ты не хуже его ныряешь, — заметил я, с восхищением глядя на Гармаша.

Он был очень доволен своей первой победой.

Вдруг из волны высунулась толстая тупая морда рыбы-калуги. Честное слово, это была та самая рыбина, которую я скинул с острова.

— Ну, что скажешь? — как-то само собой вырвалось у меня. — Ничего мне, милая, не надо. Плыви себе. Желание мое исполнилось. Нарушитель границы пойман.

Тут и сказке конец...

На заставе «Крутая высотка» мне пришлось беседовать со многими пограничниками. У каждого было что рассказать. Но больше всего мне запомнился рассказ младшего сержанта Николая Веденеева.

Пограничник лежал второй день с сильной простудой. Повар Варфоломеев поил его крепким липовым настоем.

— Пей, браток, это самая натуральная вещь, — говорил повар и подносил кружку с янтарной жидкостью к воспаленным губам больного. — В медицине я признаю одну хирургию. Остальное мне лично не помогает. Хочешь, я дам тебе лесной сушеной малинки? Ну, пей, браток, пей...

Я подошел к постели больного. Варфоломеев, не смущаясь, просил меня подтвердить, что липовый настой полезен от простуды.

— Ну вот, пожалуйста, — говорил повар, довольный тем, что я его поддержал. Он все-таки заставил Веденеева выпить всю кружку. Потом снял полушубок с вешалки и, закутал больному ноги.

На «Крутой высотке» я рассчитывал пробыть два дня. И пока я жил на заставе, повар Варфоломеев регулярно сообщал мне о самочувствии больного. Липовый настой и сушеная малина действительно помогли.

— Температура резко понизилась, — с гордостью сообщил он мне. — Теперь я зарежу петуха, сварю бульон, поставлю своего дружка на ноги.

Я не сразу догадался, почему Варфоломеев так беспокоится о своем дружке. Оказалось, в ту ночь они вместе были в наряде...

— Это была ночь накануне ледохода, — сказал Веденеев. — Лед на реке еще не тронулся, но местами уже образовались полыньи. Они поблескивали в темноте свинцовой рябью.

Небо было со всех сторон плотно обложено тучами. Накрапывал дождик. В наряде мы были вдвоем с Варфоломеевым. Он у нас изредка ходит в наряд, не хочет отстать от нашего боевого дела. Идем, значит, берегом. Нам никак не добраться к дозорной тропе. У берега вода, поставишь ногу — проваливается.

— Ничего не поделаешь, товарищ старший наряда, — говорит Варфоломеев. — Утонем, тогда нам попадет от начальника...

Мне стало смешно.

— Когда утонем, тогда уже не попадет. А вот если к дозорной тропе не выйдем, попадет непременно.

Я приказал Варфоломееву выбрать на берегу место поудобнее, усилить наблюдение за рекой и вскоре заметил, как он взобрался на камень-валун, наполовину сдвинутый в реку, и совершенно слился с ним. Сам я залег метрах в пятнадцати от Варфоломеева. Ветер раскачивал сосны, и на сопках стоял протяжный шум. Лежишь — и в сплошной темноте не видно ни земли, ни неба. Поднесешь руку к глазам — и руки тоже не видно. Зато пролетит ли птица над сопкой, отломится ли веточка с дерева и покатится по склону — все слышишь.

— Шорох! — донесся до меня тихий, сдавленный голос Варфоломеева. — Шорох!

— Это льдины шуршат, — так же тихо отвечаю я.

Поднимаюсь с камня, подаю Варфоломееву условный сигнал, иду к нему. Не успеваю я подойти к товарищу, как он резко схватывает меня за плечо и сильно пригибает к камню.

— Вон что делается — смотрите! Там кто-то пляшет на льду.

— Ну, уж и пляшет, — ответил я спокойно, зная, что Варфоломеев давно не был в наряде и ему может всякое показаться. И что же вы думаете, вглядевшись хорошенько, я тоже заметил удивительно странную тень, скачущую по льду.

— Оставайтесь на месте, — сказал я Варфоломееву, — а я попробую перебраться на лед.

— Что вы, товарищ младший сержант, — ответил он. — А если провалитесь? Разрешите и мне с вами...

— Ладно, — говорю, — пошли.

...Лед под нами качнулся, и я чуть не упал. Оказалось, что у берега были разводья. Чувствовалось, что вот-вот, быть может даже сегодня, Амур тронется. Теплый и сильный ветер с яростью носился по реке, и в разных местах трещал лед и слышался шорох. Темнота плыла перед нашими глазами, и нам казалось, что и мы сами плывем следом за нею на зыбкой льдине.