Семен Бытовой - Десять тысяч лет

В жандармерии раньше распорядились его судьбой. В фанзу явился сам помещик Хориоки, и все мысли Мао Цина перепутались. Господин Хориоки не был с ним груб, но слова, произнесенные им тихо, острее ножа врезались в сердце маньчжура.

— Старый человек, — сказал Хориоки, — в твоей фанзе поселится молодая пара. Работать ты уже не можешь — значит, и налоги платить не можешь. А дармоедов мне не нужно. Уходи отсюда, старый человек. Я прощаю тебе все твои долги и желаю счастья где-нибудь на новом месте.

И Мао Цин ушел.

На развилке дорог ветер донес до него запах табачного дыма — сильный, волнующий и ободряющий запах. Старик зашагал быстрее, словно в этот день не тащился много часов по знойной и пыльной дороге. На большом камне сидел юноша и курил.

— Позволит ли добрый человек занять одну лишь искру огня, чтобы вернуть к жизни мою трубочку? — спросил Мао Цин.

— Пожалуйста, добрый прохожий, — ответил юноша, напоминавший своим видом ремесленника, которые часто ходят по окрестным селам в поисках мелкой работы.

Он достал из кармана синих дабовых штанов коробку со спичками, зажег одну и поднес к трубке Мао Цина. Юноше приятно было видеть, как старик, закурив, заулыбался.

— Спасибо, добрый человек! — сказал Мао Цин. — Пусть удача сопутствует тебе на всем твоем пути, сколько бы он ни продолжался. — И, сказав это, он низко поклонился юноше, скрестив, как это полагалось, на груди свои худые, загорелые руки.

— Бери еще! — предложил юноша, довольный тем, что вернул старику хорошее настроение. Он отсчитал из коробочки десять спичек, оторвал кусочек серы и дал Мао Цину. — Не в город ли идет добрый прохожий?

— В город, — сказал Мао Цин, бережно снимая пепел, образовавшийся в трубке. — Там живет моя единственная дочь. Семь лет тому назад я привез ее в город к господину Шану. Совсем недавно я похоронил старуху. А на днях меня согнал с земли господин Хориоки.

— Ну, я пойду, — сказал юноша, поднимаясь с камня. Он взял стоявший в ногах маленький сундучок, в котором загремели какие-то железные предметы, и, попрощавшись, быстро зашагал по тропинке, ведущей в гаоляновое поле.

Оставшись один, Мао Цин подумал, что теперь в его руках не десять спичек, а сорок. Ведь никто лучше его не умел делить каждую спичку на четыре равные дольки. Сорок спичек! И с этими мыслями он двинулся в путь. Он шагал быстро, гораздо быстрее, чем раньше, и едва заметил, как небо зажглось пожаром огромного заката и как порозовели при дороге густые высокие травы. Перед ним возникли очертания городских ворот, и на фоне заката они показались ему воротами неба, потому что птицы, летевшие со стороны города, низко прошли под ними, не задевая крыльями каменного свода.

Мао Цин решил задержаться здесь немного, счистить с себя дорожную пыль, надеть туфли, умыться. И пока он приводил себя в порядок, трубка, которую он не выпускал изо рта с тех пор, как зажег ее, вдруг опять погасла. Он попробовал ее раскурить, прочистил ржавым, кривым гвоздем, достал спички и прежде, чем зажечь одну, потряс их на ладони, словно на ней лежали золотые монеты. И странное дело, рука его вдруг задрожала, и так сильно, что Мао Цин сжал ее в кулак, чтобы не уронить на землю драгоценные спички.

— Горе мне, горе мне! — словно обращаясь к кому-то, произнес Мао Цин. — Как я посмел взять десять спичек у такого доброго юноши! Он, вероятно, не из наших мест и не знает спичечного закона.

Другой на месте старика не впал бы в такое отчаяние, но Мао Цин недаром считался самым отзывчивым крестьянином в Тука. Вся его долгая и безрадостная жизнь прошла перед ним в эту минуту. Он вспомнил, как умирала старуха. Как она спросила его, перед тем как отойти в другой мир, не должна ли она чего-нибудь соседям, а когда он сказал ей, что, кажется, со всеми давно рассчитались, старуха облегченно вздохнула. И это был ее последний вздох. Потом Мао Цин вспомнил, как семь лет тому назад привез он свою маленькую Мейлин в город к господину Шану и как тот долго и пристально осматривал девочку, трогал ее хрупкое тельце, одобрительно кивал головой. Он назначил за нее, по тем временам, не такую уж малую цену, вполне достаточную для того, чтобы Мао Цину расплатиться с долгами.

— Пусть подрастет, — она попадет в хорошие руки! — сказал господин Шан.

Мейлин со слезами бросилась к отцу, прося не оставлять ее у господина Шана. Но отец только и мог сказать ей:

— Не плачь, моя девочка. Что делать, когда зной иссушил землю, а платить за нее надо. Не приди я с тобой к господину Шану, тебя забрал бы сборщик налогов.

Сказав это, Мао Цин почувствовал, что это были самые правильные и справедливые слова. Он не сомневался в том, что Мейлин, когда подрастет, попадет в хорошие руки. Не отдадут же ее какому-нибудь бродяге, у которого нет ничего за душой. Даже приличному человеку не так уж просто взять себе жену. Он знал людей, которые годами откладывали часть своего заработка, и в конце концов брали в жены девушек не богаче Мейлин...

— Горе мне, горе мне! — опять произнес старик.

«Спичечный закон» был недавно издан японцами в горной местности, где партизаны особенно тесно общались с населением. Часто под покровом ночи они спускались с гор, заходили в села, и крестьяне делились с ними мукой, солью, спичками. Оккупанты, разнюхав это, запретили вольную продажу спичек. В полицейском участке на каждую семью выдавалась на месяц одна коробка с тридцатью спичками. В последних числах месяца глава семьи обязан был вернуть обгорелые спички и под расписку получить новые. Японцы строго следили за соблюдением такого порядка. За недостачу двух спичек платили штраф в размере десяти иен, пяти спичек — двадцать пять иен; за недостачу десяти и более спичек виновный обвинялся в связях с партизанами и приговаривался военным судом к смертной казни.

Мао Цин вспомнил случай с Фыном, с добрым веселым Фыном, лучшим рыбаком Тука, и ощутил страх. Это было не так давно, в последних числах мая, когда, во время сильного паводка, вода опрокинула запор [4] Невысокая изгородь из ивовых веток. в рыбной протоке. Фын хотел укрепить его жердями, но не устоял на ногах и свалился. Промокший, усталый, он вернулся домой, разделся и лег на теплый кан. И тут он с тревогой обнаружил, что нет при нем спичек, целой коробки обгорелых спичек, которую надлежало вернуть в полицию.

Всей деревней вышли искать пропажу. После долгих поисков нашли сперва коробочку, потом мальчишки, ныряя, подобрали на дне протоки двенадцать спичек, а к вечеру, когда все разошлись по фанзам, стало ясно, какая опасность угрожает Фыну.

Случись это в начале или в середине месяца, еще можно было найти выход, но, как навло, месяц кончался, и люди оказались бессильными помочь соседу. Фына обвинили в связях с партизанами, три дня жестоко пытали, требуя, чтобы он назвал людей, приходивших к нему по ночам, но так как Фын не мог назвать ни одного человека и вообще не мог сказать больше, чем он знал, — его расстреляли в полдень на глазах у всех жителей Тука.