Альберт Усольцев - Светлые поляны

С переменным успехом борьба шла все военные годы. После победы немного поутихло. Как-никак отцы вернулись. И наверное, совсем бы потеряли интерес к «операциям» — так называли набеги, — не поставь Макар Блин в саду вышку. Высокую, по всем правилам сбитую из жердей вышку. Тут оживились даже бывшие фронтовики. И опять же не за фруктами, а из интереса. Ходили-крались днем, при свете. И сторож сейчас не громыхал: «Стой, окаянный, стрелять разрешено!», а кричал проносящимся, совсем сдуревшим от необъяснимой радости и ухарства мальцам и большакам: «Петров, я тебя записываю!» И весело было на следующее утро слушать, будто перекличку роты, записной реестр, хоть каждая запись и означала, что в наказание будет списано в пользу колхоза пять трудодней.

Вот почему загадочно улыбался Витька, прослышав о легкой работе, которую подобрал председатель для Астахова.

— Ну как, Семен Никитич?

— Согласен.

— Где жить остановишься?

— Куда определите.

— В моем доме вторая половина свободна, можешь занимать.

— Благодарю.

— На двухрядке, случаем, не мастак играть? У нас гармонист был Иван Черемуха. А сейчас пошел музыкант: не то гармонь в руках держит, не то пилу поперечную.

— Могу маленько.

— Вот и дельно. На «борозде» повеселишь народ.

— Это можно, — согласился Астахов.

Витька был единственным из деревенской ребятни, кто ездил на базу получать новый автомобиль. Остальные поджидали машину у моста через Поцелуйку.

С криками «ура!» бросились к спускавшейся на деревянный настил трехтонке. Хоть и не положено было останавливаться на мосту, но что делать: забили дорогу — ни взад, ни вперед.

— Быстро в кузов! — скомандовал Астахов.

Упрашивать не пришлось. Карабкались по скатам, запрыгивали через задний борт, каждому хотелось занять место у кабинки. Не повезло Шурику. Он хотел было забраться в кабину, к Витьке, но откуда ни возьмись подъехал на Женкисте Макар Блин. Председатель протянул вожжи Шурику:

— Отведи на конник, выпряги и задай овса.

В другой бы раз Шурик гоголем смотрел на сверстников — сам председатель поручил ему отвести на конный двор самого Женкиста. А тут Шурик стал похожим на мокрую курицу. И бросить вожжи нельзя — большакам в таком деле не принято отказывать, и очень уж хочется въехать в деревню на новом ЗИСе. Не так уж часто удается прокатиться на автомашине. На телеге — досыта. На лошади верхом — пожалуйста, сколько хочешь. На тракторе — иногда. На комбайне — округовку, и то, если будешь помогать шнеку выгребать из бункера зерно. А вот на автомобиле у Ивана Мазеина порядок строгий. Ни одного лишнего человека в кузов не посадит. И вообще, говорит, для пустой прокатки надо в город ехать, там автобусы для этого существуют. А Иванова «мериканка» постоянно в работе: то молоко на центральный, головной, маслозавод везет, то запчасти получает, то бруцеллезную корову в ветлечебницу… Да мало ли достается машине в колхозе. Правда, и колхоз невелик, состоит из одной деревни, но все же колхоз. Хлеба и молока сдает, столько, что городку Шадринску на целый месяц хватает. Это колхозный конюх Ажарнов еще когда-то подсчитал. С той поры планы сдачи продуктов вдвое выросли. Это со стороны кажется, что мал, как наперсток, колхозик. А поди обойди его поля за неделю!

С большой неохотой садился Шурик в председательский ходок. Но, сев, загадочно сощурился. Бесовская искорка промелькнула в его глазах: а вот я вас всех прокачу на вороных!

И прокатил!

Дорога-то от Поцелуйкиного моста до деревни вьется хитро: справа речка, слева засеянное поле. Шурик ехал передом неторопливо, и обогнать его не было решительно никакой возможности. В речку не сунешься, в засеянное поле — тоже. Хочешь не хочешь, а иди по дорожке за Шуриком. Сколько ни сигналил Астахов, сколько ни кричал с подножки Макар Блин, не обернулся Шурик, сделал вид, что не слышит. Ехал себе, насвистывал «Шел отряд по берегу, шел издалека…».

Так и въехали в Черемховку: впереди на Женкисте Шурик, за ним неходко втащился новый ЗИС. Грянул неказистый оркестр, полетели в воздух фуражки, раздалось громкое «ура!», и все это вышло бы не в честь новой машины, а в приветствие Шурику, первому показавшемуся на деревенской площади.

Вроде и митинга никто не собирал, возник он сам собой. Макар Блин речи произносить любил.

— Вот, дорогие односельчане, поздравляю вас и себя, конечно, с обновкой! — Он ласково, словно ребенка, погладил машину по запылившемуся капоту. — Это не просто еще один автомобиль, если так можно сказать-выразиться, а показатель силы и жизнеспособности нашей Родины. В гору мы пошли, коль государство нашло возможным нам продать новый грузовик. Само собой разумеется, раны наши еще долго будут саднеть-болеть, но поскольку мы и в битве с фашистским отродьем выстояли и голоду, холоду не поддались, то и слава нам! Ура!

Дружно крикнули «ура!». А Макар Блин продолжал:

— Решение мы приняли на правлении: отметить «борозду», то есть окончание весенне-полевых работ, в самое ближнее воскресенье в Смородинном колке. А сейчас, кто желает дать улочку в новой машине, прошу в кузов!

«Дать улочку» — прокатиться, значит, по деревне с ветерком да песней.

До позднего вечера катал Астахов черемховцев. И жалко было председателю бензина, но не мог он отказать детворе, считай, первый выдался радостный день за долгие, скупые да черствые на ласку годы.

Вечером, поставив машину в гараж, Астахов зашел к председателю в дом.

— Макар Дмитрич, это вы про тот колок помянули, что Иван Черемуха мне рассказывал, будто красоты он неописуемой?

— Думаю, про тот. Один он у нас такой на всю округу. И Иван, когда конюшил, любил его больше домашнего сада-огорода. Только…

— Что только?

— Только беда случилась со Смородинным. Злой человек на березовый сок позарился и все порушил.

— Слыхал я от Виктора. Посмотреть бы…

— А чего там смотреть. Будто оспой переболел…

— Попробовать подсадить…

— Худо принимаются на нашей земле березы. Любой куст растет, а березы не берутся. То ли секрета какого мы не знаем при пересадке, то ли еще чего.

— Я Ивану Черемухе перед смертью обещал, что побываю в Смородинном колке…

— Побывай. Как выйдешь на поскотину, через конопляник, а там и он весь на виду.

Сходил Астахов в Смородинный колок. Вернулся невеселым. И в самом деле посохли старые березы.

— Будто смерч прошел, — сказал Астахов председателю.

— Да, ровно смерч, — согласился Макар Блин.

— Вот что, Макар Дмитрич, если есть в колхозе работка не шибко тяжелая да нервная, давайте ее мне, чтобы не висел я у военкома на шее. А я между делом попробую колочек подлечить — все-таки память по моему фронтовому другу.

Макар Блин сначала не поверил словам Астахова, думал, шутит солдат. Нет, улыбки в лице не чувствуется. И голос серьезный.