Альберт Усольцев - Светлые поляны

«Вернусь, — решил наконец Григорий, — на свою землю вернусь».

Появился он на поляне, когда все были в сборе: вернулись с прогулки женатые, молодежь закончила игры, проспавшись, вытянулись из-под берез и старички. На столах дымился в кружках смородинный чай.

Сидящие за столом встретили появление Васильева общим молчанием. Никто не пригласил его за стол. Ждали, что скажет председатель. А Макар Блин долгим испытующим взглядом смерил Григория с ног до головы, прошелся по лицам односельчан цепким взглядом и сказал приветливо, но без особой настойчивости:

— Садись с нами, Григорий, коль с доброй мыслью пришел.

И стопку наполнил.

Не стал отказываться Григорий, выпил вместе со всеми перед смородинным чаем. А потом встал и неторопливо прошел в голову стола.

— Прощения я у вас не прошу, знаю, нет его мне, а в колхоз думаю вернуться, если, конечно, примете. Считайте, что это мое заявление.

Председатель минуту поразмыслил — вон оно как обернулось. За столом сидит сейчас весь колхоз, любое дело можно выносить на общий совет. Совсем как отчетно-выборное собрание, если убрать со столов посуду. Само собой, устав требует другой обстановки для принятия в члены колхоза. Но устав — бумага, и такие случаи в нем не предусмотрены. Тут живой человек стоит, трудной судьбы человек. Отказать проще простого, одним словом можно. И он, Васильев, не пропадет — столяр, слесарь, кочегар. Такого через какую хошь городскую проходную пропустят, даже в центре с руками, с ногами оторвут, пускай только заикнется. Но и настоящий прием проводить тоже не дело. Народ под хмельком, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Да и устав опять же существует, а в нем ясно указаны правила приема в члены колхоза, и нарушать права никому не дано, будь то председатель или секретарь райкома. И совсем направился было Макар Блин сказать сухое, ни к чему его не обязывающее слово: «Напиши, Григорий, заявление по всей форме, а мы со временем разберем», но язык непроизвольно повернулся в другую сторону:

— Какие будут суждения, товарищи, по данному вопросу?

«Обсудить обсудим, а окончательное решение примем на собрании», — решил председатель.

— Повторяю: какие будут суждения по приему Григория Васильева в наш колхоз?

Круто поставил председатель. Молчали люди. А Иван Мазеин и вообще засобирался из-за стола, будто дело какое срочное вспомнил.

— Ты куда, Мазеин? — спросил Макар Блин.

— К костру — чай остыл.

— Ты погоди с чаем. Как член правления имеешь свое суждение?

— Имею, — ответил Мазеин.

— Говори, мы ждем.

— Могу и сказать. Гнать его надо в три шеи подальше от деревни.

Снова повисла над застольем тишина.

— Не знаю… Не могу я забыть и простить трусости, — добавил Мазеин.

— Понятно, — принял к сведению мнение Мазеина председатель. — Он и не просил прощения, замечу в скобках. Речь идет о другом.

Люди молчали.

— У кого еще существуют весомые тезисы к товарищу Васильеву? — снова обратился Макар Блин.

— Я хочу… У меня есть, — сбивчиво начал, поднявшись за столом, Шурик. — Я хочу жить с папкой.

— Мы на данном этапе поставили ребром не семейный вопрос, Шурик, — строго заметил председатель. — Хотя и эта концепция имеет свое право на существование.

Когда Макар Блин находился в легком подпитии, ученые слова шли из него как резка из силосной машины.

Шурик не знал, что означает «эта концепция», но повторил настойчиво и упрямо:

— Я все равно хочу жить с папкой вместе.

— Нина Васильева, что скажете вы? — обратился председатель к матери Шурика.

Нина молчала.

— Понятно, — снова проговорил Макар Блин. — Вы сторона заинтересованная.

— Да, я заинтересована.

И не надо бы было Нине пояснять свои слова, и так все шло к ясности. Но она решила добавить, чем и испортила дело.

— Было, да быльем поросло. Струсил, да не предал.

Как тут поднялась над столом солдатка Анисья Штапова. Коршуном пошла на свою соседку.

— А может, твой Григорий на месте моего Федора должон лежать в сырой земле, а мой Федор греться на солнышке. Струхал он, другому уступил свою смертную очередь!

— Анисья, одумайся, че ты баешь? — попробовала утихомирить товарку Катерина. — Разве смерть устанавливает очередность…

Но куда там! Катеринины слова были маслом в огонь.

— А ты молчи! — окрысилась в непонятной злобе Анисья. — Грейся у свово мужика под боком и помалкивай в тряпочку. Бабы! Солдатки! Гляньте на его, какой он смиренный да уступчивый! В свой смертный черед пропустил наших мужиков!

Много было за столом солдаток. Как закричали все враз, как замахали руками, что Макар Блин пожалел, что начал этот разговор. А о голосовании решил и не заикаться — вон как взъерепенились подогретые Анисьиной речью солдатки.

Но и Нина не захотела уступать: поди подыщи новую судьбу! А кто ее потерял, эту судьбу-то? Чувствовала она — не приветь сейчас Григория, уйдет он безвозвратно. Себе в тягость, а уйдет. И знала Нина: хмель злобствует сейчас в головах солдаток. Завтра одумаются, будут корить друг друга: «Чего же мы наделали… человека от семьи отлучили!» Знала, а потому твердо заявила:

— Коль Григория не принимаете, то и меня исключайте из колхоза. Слышите?! И сейчас же!

Словно от тяжелого сна очнулись солдатки. И в самом деле — воевал человек. А коль смерть его не выбрала, так не от него зависело. Пришел сейчас, повинился. Не милостыню просит, работу.

Замолчали солдатки, угрюмо, напряженно, решив на протесте особо не настаивать, но и прилюдно не отступать. Пусть председатель решает. Он голова, ему и карты в руки.

Задумался Макар Блин под взглядами односельчан. Это как же повернуть-вывернуться? Вот уж поистине словно в сказке: пойдешь направо — голову потеряешь, пойдешь налево — коня, прямо…

«Нет, прямиком тут не получится, обстановка сложна. И принимать сейчас Григория не дело, и отталкивать не годится — может он больше и не прийти. Вон как помрачнел весь».

Астахов издаля мигнул: не взять ли гармонь да не развеселить ли народ — «борозда» все-таки, в пляске да песне забудутся.

«Не-ет, погоди, солдат, музыка успеется. Наш народ и под целую оркестру ничего не забудет. И плясать не пойдет, и песню не начнет — такой он, народ-то. Вопрос задан — дай ответ. Какой-никакой, а выскажи ответ».

Решение к председателю пришло неожиданно — выручило знание заморских слов и оборотов, Сказал так учено, что никого не обидел, никому ничего не пообещал, ни к чему и себя не обязал. И вдобавок никто ничего не понял, а переспрашивать председателя не было принято.

— Значит, выводим конфигурацию. Как говорили древние греки — аб ово усквэ маля, что в переводе означает — от яйца до фруктов, что в еще одном переводе — начнем все сначала. Обед у древних греков начинался с яиц, а кончался фруктами. Думаю, я вполне понятно выражаюсь. Суть состоящего разговора я высказал, остальное решим в конфиденциальном порядке.