Альберт Усольцев - Светлые поляны

Дорога была пустынна. Только где-то впереди скрипела подвода, пыль от нее лениво стекала в неглубокие кюветы.

Они не говорили. И не надо было слов, чтобы не спугнуть очарования первой летней ночи, когда в воздухе надолго виснут безмолвные звуки отшумевшего дня, остаются в памяти и яркие краски дневной поры. И звуки, и краски можно снова увидеть, если закрыть глаза, настолько они осязаемы. Летняя ночь совсем не ночь. Это необъяснимое состояние природы, когда кажется, будто день не ушел, а всего лишь присел на короткий миг за горизонтом. И может он появиться не только с востока, а с любой стороны, даже с залитого бузиновым отваром запада; и ничего удивительного в этом не будет.

В душе Витьки впервые защемило, как-то радостно и непонятно тревожно. Это чувство ему раньше было неведомо, хотя, наверное, оно и существовало в каком-то дальнем-дальнем тайничке, куда и для самого себя вход был закрыт. Может быть, ощутимей оно стало потому, что появилась, кроме обыкновенной ребячьей радости удивления, тревожная ответственность за все: за эти пресно пахнущие всходами поля, за дегтярную строку деревни, за подводу, скрипящую впереди, за утиную чернеть, опустившуюся на воду, за стекающую в кюветы пыль, за каждую песчинку и каждый листик на своей земле.

— Скоро каникулы, — сказал Астахов. — Приглашаю тебя с друзьями в садовую бригаду.

— Нас в сад?! — удивился Витька. — Да спокойнее кошку пригласить охранять сметану, чем нас в садовую бригаду. Старушки безопаснее.

— А я приглашаю вас, — повторил Астахов. — Старушкам дело тоже найдется.

Витька согласился не сразу. Некоторое время раздумывал.

— Ладно. Только после распашки картошки. Спокон веков заведено, что картошку распахиваем мы, мальцы. Большаки для этой работы тяжелы.

— Согласен. А когда начнется она, эта распашка?

— После дождичка… в четверг.

О четверге Витька, конечно, прибавил — просто пословица так устроена, а вот о дождичке сказал правду. Первая распашка колхозного картофельного поля начиналась только после дождя. Распашка — это ведь обыкновенное окучивание, если перевести на малый личный огород. Но на колхозное поле не выйдешь с тяпкой. Пока окучишь, земля от солнца высохнет. А какой толк к корням подгребать сухую землю. Тут требуется лишь влажная, последождевая. Распашка тем и отличается от обыкновенного окучивания, к примеру, огородных посадок, что выезжают на поле мальцы с небольшим, почти игрушечным для большаков плужком. Игрушечный-то он игрушечный, но провести им борозду надо так ловко, чтобы не подрезать корни картофельных гнезд — иначе погубишь все. И по воздуху пролетишь, тоже беда — задавят картошку осот, пырей и златоглавая сурепка. Вот и веди борозду. А на вершне тоже малец, потому как ни одна животина большака целый день не выдержит. Да и сам большак не усидит на остром лошадином хребте от солнца до солнца — то есть от восхода до заката. Дождь для распашки картофельного поля выбирается ночной. Чтобы с утра начать и к вечеру кончить. Большак на распашку идет неохотно — мал заработок. Будто на мальцов и рассчитано. Очень умные они, эти нормы, — за полный трудодень «верхаку», тому, что сидит на вершне, и трудодень с небольшим гаком плужнику — тому, что идет за плужком-распашкой. Чтобы не было обид в заработке, существовал негласный обычай — делить и «специальность», и трудодни поровну. Через загонку меняться. Это и честнее, и справедливее. На вершне ездить целый день, пожалуй, ничуть не легче, чем вышагивать за плужком. Правда, разница в дневном заработке не более чем в пятнадчик, в пятнадцать, стало быть, копеек, но разве в этом дело. Все равно, сколько ни работай: ни летом, ни осенью, ни зимой, — денег в дом не принесешь.

На распашку Витька попал в пару с Борей Сиренчиковым. Шурик — с Кито. Доня очень, до слез, просилась на картофелище, но ей отказал сам председатель. Непонятно и наотрез: «Женщина!» Видимо, Макар Блин считал распашку картошки мужским делом. Чтобы чем-то скрасить свой отказ, председатель предложил Доне роль добровольной, без оплаты, поварихи. Выдал со склада казан, чашки-ложки, снабдил запиской к заведующему складом — так, мол, и так, Доне Петровой разрешается получать продукты и варить в поле обед для распашников картошки. Последнему Доня несказанно обрадовалась — кроме нее, вот так получать продукты с колхозного склада имела право только постоянная повариха Серафима Сиренчикова. А тут вдруг девчушке тринадцати лет такое доверие! И не просто доверие, а великая обязанность — распашники не ходят домой на обед, на ужин. Даже полдневное купание пропускают — такая уж привередливая картошка. А распашников председатель подобрал из деревенской детворы восемь пар. Это шестнадцать ртов! Берут по две порции, как большаки. Молоко пьют так, словно оно бесплатное. Поллитра, а то и литр — на верхосытку. Поверх, значит, всей еды. Для крепости. Под жарким солнцем шагать за плужком, а тем более сидеть на вершне — не только молоко из тела выйдет, кровь закипит.

Дождь ждали. Он пришел ночью. С сухим коротким громом и длинными холодными струями. Холодные струй были ко времени — землю томила сорокаградусная жара. От нее аж березовая листва посерела, а широколистный тополь пошел в сухой скрут. Местные черноземы стали похожи на золу. И вдруг обильный холодный дождь. Он не только остудил землю, разгоряченную солнцем, не остывающую даже в ночное время, но и дал задилье, наметку, значит, к жизни всему живому. Особенно приняла влагу картошка. Выправилась, расправила лист, цвет начала набирать — малахитовым поле стало, а не серым. Макар Блин еще до дождя нарядил ребят: «Хлопцы, как токо гром верескнет и дождь ливанет, не ждите команды — запрягайте лошадей в распашки. Одолеете картофелище в день — честь вам и хвала. Не поскуплюсь — путевки в районный пионерский лагерь выбью. Персонально! Каждому индивиду!» Ребята восприняли обещание председателя серьезно. Никогда Макар Блин не говорил попусту. Потому и поднялись после ночного дождя без наряда. Раньше большаков пришли на конный двор. Разобрали лошадей, зацепили постромками распашки у кузни и подъехали к картофельному полю.

Первым делом разбили картофелище на загонки. Вешками отметили дневную норму, тальниковыми веслаками — вечернюю, и осиновыми сухостоинами то, что предстояло распахать каждой паре, чтобы управиться с полем за день. Сухостоины стояли друг от друга на большом расстоянии, надменно и смешливо стояли, будто знали: не осилят за один световой день мальцы этого размера. Надорвутся. А не надорвутся, так просто схлыздят — убегут, значит, позорно убегут с трудных загонок. Никогда еще и большакам не давалось это поле в однодневку, а тут мальцы, рабочий день которым не писан, не линован. Не заставишь их работать, коль не будет желания. Это и сам председатель понимал. А потому приехал на Женкисте перед самым началом распашки. «Хлопцы, мои пираты, не очень-то духаритесь. Картошка картошкой, но не одним дождем живы. Когда устанете, в речку сверкните, покупайтесь всласть. Не насилуйте себя. Нормы, я понимаю, высоки, для большаков пригодны. Вполовину выполните — бо-ольшой порядок! Доня вам обед сготовит, ешьте, не стесняйтесь. По еде нормы можете и перевыполнять, так я резюмирую».