Альберт Усольцев - Светлые поляны

— Положительно. Большой артелью легче и суп хлебать.

— Суп-то легше, а каково будет продукт на этот суп заробливать?

— Соответственно, — округло ответил Макар Блин.

— А ты бы согласился быть председателем такого, восьмидеревного, колхоза? — с хитрецой спросила Катерина.

— Как тебе сказать, Катя, ежели по-честному: силы у меня есть, а остальное, надо думать, приложится. Но вообще, мне больше люб малый колхоз, угодья которого из окна правления все видать. В нем я каждого человека, словно родного, знаю. Ну а жизнь ведь не остановишь. Пускай она идет своим чередом. Не выдержу я председательского грузила, сменит другой, помоложе. Молодые-то нонче вон какие пошли — удалые да боевые.

И Макар Блин вновь ловко добавил в тарелки свежих дымящихся пельменей.

Удивительно легко шел разговор. Умела Катерина находить нужную нить разговора, будь то соседка, председатель колхоза или высокое начальство из области. Как-то приехал весной уполномоченный. На свиноферму зашел, поприглядывался, попринюхивался. Потом заключение выдал: «Все, — говорит, — хорошо у вас, только запах на ферме тяжелый, нельзя ли как-нибудь его облегчить». А Катерина возьми да и выдай ему без запинки: «В следующий ваш приезд мы свиней диколоном побрызгаем».

— Че, Катя, пьешь да морщишься? — заметил Макар Блин. — Просить че пришла, дак начинай, пока я добрый.

— Это ты правильно, Макар Дмитрич, угадал — просить. Просить мы решили с Кондратом, чтобы ты на свадьбе тысяцким побыл.

— Э-э, постой, не торопись, на какой такой свадьбе?

— На моей и Кондрата.

— Ага, — добавил Кондрат, — не надо было на борозде фату дарить.

— Вы, залетки, в здравом уме? Какая свадьба, когда столько лет вместе живете и третьего парничка решили в дом завести. Катя, когда похудеешь-то?

— К осенинам ближе.

— Самое тодельное время: и природа заново нарождается, а значит, и малому человеку способно жизнь начинать. Имя придумали?

— А то нет. Если парень, то Александр, а если девка, то Минерва, — сказала Катерина.

— Чего-чего? — не расслышал Макар Блин.

— Мальчика Александром наречем, а девочку — Минервой. Богиня такая была…

— А нельзя без блажи? — сказал Макар Блин. — Без богини, по-человечески назвать. Придумают же — Минерва! Да я вам и Женкиста не дам, пешочком пойдете из родилки со своей Минервой. Да я…

— Макарушка, успокойся, — улыбнулась широкой улыбкой Катерина. — Время есть, еще подумаем.

— Думайте! И проворней думайте. Ну чем не имя — Ксения?

— Хорошее имя, — согласился Кондрат: — Ты, Макар, на нее повлияй по-председательски. А то она совсем запридуривала: на бумажку выписала такие, что мне и не выговорить — Епистимия, Макрина, Ратмир, Электросила, Гидроагрегат… А такое вообще не слыхивал — Колстранс?!

— Не слыхивал, — сказал председатель. — Че это за страсть?

— Колхоз «Страна Советов» в расшифровке, — пояснил Кондрат.

Макар Блин расхохотался.

— Ну, Кондрат, завидки берут — ну и баба у тебя. С ней и на том свете не соскучишься. Э-э, а вы чего пришли-то? Вроде про какую-то свадьбу Катерина заикнулась…

— Ага, — сказала Катерина. — Ты ведь помнишь, Макарушка, у нас с Кондратом состоялось только просватанье. Договорились, день свадьбушки определили, да война и вырвала его, как страничку из книжки. Не состоялась наша свадьбонька по причине мировой войны. А без свадьбы да законной росписи в сельсовете какая я жена, так, шмара. Вот мы и решили ее сейчас сыграть. И пословица говорит: лучше поздно, чем вовсе никогда. Так что ты не откажи в милости, будь посаженым отцом, стало быть, тысяцким.

Озадачило председателя такое предложение.

— Вот, кулема, задала ты задачу, — морщил он лоб. — В тысяцких быть мне не в новинку — полдеревни переженил. Только у вас больно чудна свадьба… Ладно, одевайте обручи на пивные бочки! Я лишь смею спросить, как будете играть: по-старому или по-новому?

— По-человечески, Макарушка, — ответила Катерина.

Они допили вино. Астахов взял в руки двухрядку, завел грустную мелодию все о том же маленьком синем платочке. Было много хороших песен, и с ними были прожиты трудные военные годы, но эта запомнилась больше всех: она звучала на гулянках, на клубных концертах местных артистов, просто на улице, она стала уже не песней, а чем-то живым, одушевленным, стоявшим рядом и в тяжелую минуту, и в веселый час. От этой песни набегала слеза, совсем не жалостливая, не безысходно-горькая, а сильная слеза, полная веры и надежды на светлый завтрашний день.

Не пел только Макар Блин. Он стоял у окна, смотрел, как по-летнему незаметно вечер переливается в ночь: теряют четкую линию неприхотливые, во всем согласные со здешней суровой природой тополя, расплываются, будто нарисованные нестойкой краской из крушины, палисадники, дома приобретают задумчивость, замирают и звуки, уступая место ночной тишине, нарушаемой лишь вскриками лугового коростеля-коробейника, неизвестно кого зазывающего на свой хлебный товар: «Кор-р-рки три», «кор-р-рки три…»

— А знаете, о чем я сейчас подумал, — начал председатель, когда песня о синем платочке закончилась и звук гармони ушел в близкие луга, будто хотел посмотреть — что это там продает коростель, — а знаете… подумал я о том, что земля наша — светла. Светла от любви…

— От чего? — натянула на губу смешинку Катерина. Во как председатель заговорил — про любовь! Никогда прежде такого не случалось.

— Не перебивай, Катюша, не перебивай. От любви человеческой свет идет… И земля не может быть темной, когда светлый человек на ней живет. И не просто живет — хлеб жует, а управляется. Жить можно и так — переводить овес в навоз. Только от такого житья свету немного прольется на ближних, на землю, стало быть. Дай бог, себе на куриный шаг под ногами высветить, чтобы не запнуться. А я говорю о светлых людях. Много их в нашей стороне? Не знаю. Но коль земля светлая — значит, есть. Впрочем, это отступление, навеянное твоим вопросом, Катя.

Помолчали. Коростель сейчас не так настойчиво предлагал свои «кор-р-рки три», будто запродал и спокойно торговался.

— Дак, говоришь, решили с Кондратом свадьбу сыграть?

— Ну! — обрадовалась Катерина — вышел председатель из «отступления». Вспомнил, с каким делом пришли к нему два колхозника.

— Пришли обговорить.

— Пиво-то готовишь? — спросил Макар Блин. — Варю.

— Не забудь через соломку пропустить, чтобы цвет у него был золотистый.

— Обязательно.

— Лошадей-то сколько выделить в запряжку?

— Сколько не жалко.

— А может, машину?

— Нет, на лошадях свадьба красивше.

— И я так думаю, — согласился председатель.

Дива дивные начали твориться в черемховском саду. Макар Блин не верил в чудеса, а тут пришлось. «Старею, однако, — с грустью думал председатель, — коль диковина разная начинает посередь белого дня застить глаза и ум».