Альберт Усольцев - Светлые поляны

— Давайте лить по пятнадцать, — предложил Витька.

С ним ребята молчаливо согласились, — виданное ли дело, земля от десяти ведер совсем не добреет, не расправляет свои глубокие морщины-трещины.

После пятнадцатого ведра земля, как казалось Витьке, вздрагивала, на лбу ее выступала влажная испарина, едва заметный, но верный признак того, что она оживала. Витька разносил по яблоням воду и решил самолично добавить еще одно ведро, шестнадцатое. После шестнадцатого ведра Витьке почудилось, что земля открыла глаза и посмотрела на него так, как смотрит больной на врача, исцелившего его от недуга.

На третий день полива на скользком съезде к озеру сломал себе ногу Серко. Его выпрягли и отправили в ветеринарную лечебницу.

Рыжко захандрил, тянул бочку медленно, временами на подъеме совсем останавливался, и тогда все его четыре ноги, словно по льду, скользили вниз, к обрыву. Витька и Кито подкладывали под колеса камни, подставляли свои спины, с великим трудом останавливая скольжение, а потом, помогая Рыжку, толкали бочку на самую верхотуру, всхлипывая и по-настоящему ругаясь. Доня, тянувшая Рыжка за узду, затыкала свои уши подорожником и осуждающе говорила: «Какие вы, мальчики, сапожники!»

Тут появлялся Астахов и командовал: «Разом! Еще ра-азом!»

Наваливался своим тощим телом на бричку. Рыжко, почувствовав весомую подмогу, намертво впивался копытами в склизкую глину, потом делал несколько шагов, переваливал через гребень и, казалось, по-человечески облегченно вздыхал.

Ребята, одолев съезд, садились на раскаленную солнцем землю, сплевывали запекшуюся слюну, потом открыто, не таясь Астахова, закуривали одну папиросу на двоих и вставали под деревья, где от стоячего воздуха и испарений было еще жарче, чем на долгом противном съезде.

От едучего дуста жгло кожу.

Сгибаясь под тяжестью полуведерного черпака, на бочке стоял Шурик. Ему приходилось разводить дуст, и рот и нос его были затянуты марлевой повязкой.

И так от зари до зари. Кито попробовал было хитрить, уменьшив норму полива, но Витька сердито сказал ему:

— Кого обманываешь?!

— Вот сюда бы Борю Сиренчикова, — сказал Шурик во время короткого обеда, нужного только лишь затем, чтобы дать отдохнуть Рыжку и самим искупаться в зеленой, начинающей цвести воде.

— А то, наверное, сейчас в лагере загривок нагуливает.

— Не скули! — оборвал Кито. — Не по силам, можешь уйти.

— Я и не скулю, — обиженно поджал губы Шурик. — Токо чудно было его в обнимку с черпаком увидеть.

— Не говори, Шурик! — расхохоталась Доня, заправляя кипевший над костерком суп-лапшевник душистым, прожаренным на масле луком. — А тебя в ветреную погоду и отпускать за изгородь опасно — унесет!

В конце десятого дня пропал Шурик.

Астахов зашел к Васильевым, как бы невзначай, поинтересовался, где Шурик. «Известно где, — сказала Нина Васильева, — в лагере». Значит, Шурик домой не пришел, чтобы не выдать всех ребят. А может, по какой другой причине. Астахов обеспокоился, хотел было организовать розыски, но Витька его опередил:

— Не надо его искать, — сказал Витька. — Сам придет.

— А вдруг не придет? — усомнился Астахов.

— А куда он денется? Надоест питаться горохом, вот и придет.

— Каким горохом?

— В Ульянином колке, знаете, зарод гороха стоит, с прошлой осени остался. Вот Шурик в нем и живет — в деревню-то стыд показываться, засмеют хлыздяка. Спать там тепло. Только еда одинакова: на утро — горох, в обед — горох, на вечер — горох.

— Так надо отнести ему еды, — предложил Астахов.

— Не надо, в горохе витаминов много. Мы всю войну вокруг зарода кормились, не умерли.

Но Астахов не снял Шурика с довольствия. Доню выделили носить гороховому беглецу горячий суп и кашу, благо Ульянин колок был неподалеку. В первый день Доня сказала: «Не ест и молчит». Во второй: «Молчит и ест». На третий: «Ест и разговаривает. Спрашивает, можно ли ему вернуться». — «Это как ребята решат», — ответил Астахов.

Долго не утихал спор в березняке. Наконец решено было Шурику возвращение разрешить, встретить его торжественно, под звуки двухрядки, которая из дома председателя перекочевала в шалаш, но до работы не допускать. Тяжесть с плеч ребят сейчас снял вновь заработавший насос, вода по трубам шла в установленный на вышке чан, а потом самотеком — к яблоням, вишням, сливам, к малине и начинавшей наливаться чернотой смородине. Ребята, по колено закатав штаны, лишь бродили и пропускали ручьи, что они умели и любили делать, так как практика по веснам была хорошей.

Сошла и большая ягода. На кустах остались только оборки, на которые скоро Макар Блин напустит односельчан — для зимних пирогов и лепех сгодится. Войдут тогда в сад и стар и млад. Каждый куст обшарят, под каждый листик заглянут: ведь земля эта хорошо родит только хлеб, если приложишь руки, а на разные там полевые сладости да пряности у нее не хватает сил.

Встретили Шурика, словно сквозь палочный строй прогнали, молчанием и отчаянным «Маршем артиллеристов», который за недолгое время выучилась играть на двухрядке Доня. В наказание отстранили от работ и на вопрос: «Че мне делать?» — отвечали: «Загорай». И неизвестно, скоро бы пришло к Шурику прощение за побег, не подвернись удачное дело, которое мог выполнить только он, Шурик Васильев. То ли от отца он унаследовал способность подолгу находиться под водой, то ли сам выработал эту привычку за долгие годы, но нырял он на диво. Терпел под водой, как ондатра. А дело вышло такое, что засорилась решетка приемного шланга водокачки. Место тут было глубокое — Астахов поплавал-поплавал, да и отступился. У него и на суше дыхание было через два вздоха на третий, а тут — под водой. Из ребят никто не решился: вода зеленая, в глаз ткни — не видно; неподалеку кузница, и старья железного от нее на дно много попало, ногу порезать ничего не стоит. А то еще сослепу в какую проволоку угадаешь, выпутывайся потом или рыб корми. Подумал-погадал Астахов, да и решил идти к председателю просить вызвать водолаза из районного общества ДОСААФ. Сад ведь не терпит, питье требует.

Сидели как раз возле шалаша, обедали.

— А где Шурик? — спросила Доня, накрывая чашку огромным листом лопуха.

— Известно где, загорает, — ответил Кито.

И тут появился Шурик. Зеленый от цветущей воды. Молча сел за вкопанный в землю стол-времянку, молча съел свой суп и молча куда-то снова ушел. Все решили, что купаться.

Когда поднялись после часового отдыха и хотели разойтись по делянкам, опять появился Шурик. Был он еще зеленее прежнего — хлорелла плотно присыхает к коже, красит волосы, зеленит глаза.

— У вас че, водокачкин хобот застрял? — спросил Шурик.

— Ныряли, не вышло, — пояснил Астахов.