Альберт Усольцев - Светлые поляны

— Так точно! — выступил вперед Переверть-Клейтонов. На колхозном пожарнике, помимо всего прочего, лежала еще и обязанность приглашать на собрания, что он и выполнял с величайшим удовольствием: выводил из сарая пожарный тарантас с машиной, полным аллюром грохотал на нем по деревне — из домов выскакивали и стар и млад, думая, что занялось где, а Яков, уже на обратной дороге, при тихом ходе, объяснял, кто, куда и к какому часу должен прибыть. За это Переверть-Клейтонову разрешалось, правда без права голоса, присутствовать на заседаниях правления, хоть он и не был членом высокого, самого высокого в колхозе руководящего звена, как иногда для важности называл Макар Дмитриевич правление.

— Так точно, доставлены все, за исключением Катерины Шаминой, отсутствующей по причине нахождения в командировке за пределами нашего данного хозяйства! — доложил Переверть-Клейтонов. Стиль речи он взял у Макара Блина. Даже словарик с иностранными закавыками, похожий на председательский, завел. На собраниях он с ним и сидел, занося «ученые» выражения головы. Люди, не знающие Якова, принимали его частенько за корреспондента газеты.

— Рассаживайтесь, товарищи! — пригласил собравшихся председатель. — Только прошу не курить, не щелкать семечки и не скрипеть стульями. Кворум, как я вижу, налицо. Яков, не в службу, а в дружбу, пригласите, пожалуйста, членов правления с крылечка в зал. — На официальных собраниях всех, даже мальцов, Макар Блин называл на «вы».

Переверть-Клейтонов бросился выполнять просьбу, зычно, по-боцмански, командуя:

— Члены руководящего звена, попрошу подняться в зал! Кворум начинается! Начинается кворум!

Яков, видимо, решил, что «кворум» и обозначает начало заседания. Немедленно достал блокнотик и занес «ученое» слово на чистую страничку.

После обсуждения и принятия решений по чисто хозяйственным вопросам, связанным с сенокосом, подготовкой к уборочной страде, ремонтом ферм, завел разговор председатель и о школьном доме.

— Такое, значит, дело, товарищи… По причине отставания наших женщин в решении демографии и с этим связанной проблемы недостаточного контингента учеников для полного классного комплекта наша начальная школа, как таковая единица, ликвидируется. Те редкие индивиды, которые сохранились на балансе, передаются на обучение в район. Вопрос о подвозе «в неблагоприятную для пешей ходьбы непогоду», — Макар Дмитриевич сделал особое ударение на этих словах, даже на Ефросинью Петровну взглянул, — думается мне, подымать не стоит. Яков Фомич, я считаю, осилит эту дополнительную нагрузку, за особую, разумеется, плату — полтрудодня туда, полтрудодня — обратно, итого — трудодень в сутки.

Переверть-Клейтонов, застывший с открытым блокнотиком в самом дальнем углу, даже встал и чинно поклонился — так ему было лестно, что голова назвал его по имени-отчеству.

— Согласны, Яков Фомич?

— Разумеется, — ответил Переверть-Клейтонов. — Аллюр три креста!

— Вот и хорошо. Садитесь, Яков Фомич. — Во главу угла на сегодняшнем правлении поставим другой вопрос: как распорядимся школьным домом, освободившимся в результате ассимиляции?

Сказал, точно повесил слово над головами членов правления.

Переверть-Клейтонов с лета занес закавыку в блокнотик. Заключил в рамочку. Это означало, что Макар Блин впервые употребил такую заглушку.

— Слово по данному вопросу я бы хотел предоставить учительнице Ефросинье Петровне, члену нашего правления.

Ефросинью Петровну из года в год избирали, по предложению Макара Блина, в правление, хоть она и не являлась колхозницей. И называл фамилию учительницы на отчетных собраниях председатель не потому, что хотелось, опять же его придумка, не только вести протоколы заседаний, а по той обыкновеннейшей причине, что школу, как поле, как ферму, мастерскую или сад-огород, он считал неотъемлемой частью колхозного хозяйства. Потому так часто, объехав весенние посевы, подвертывал Женкиста к школе. Заходил, вежливо прося разрешения, в класс, сидел, слушал ответы, радовался пятеркам, недовольно крякал, коль удостаивался отвечающий двойки или «кола», на переменках, как мальчишка, играл в «глухой телефон», попадая впросак, смеялся, ел в обед за общим столом картофельную кашу с постным маслом, мастерил самоделки-игрушки для новогодней елки, сам ехал в лес вырубать эту елку, а после в хороводе с первоклашками отплясывал некрутой танец, оставляя на крашеном полу чатины от гвоздя, которым кончался деревянный, тоже самодельный протез. На экзамены, что сдавали четвероклассники, Макар Блин приходил, как на военный парад — при медалях и орденах, полученных на полях войн и на обычных, хлебных. Выпускникам, а четвероклассники уже назывались выпускниками, пожимал руки и говорил свое единственное и постоянное «Вот порадовал-то старика, ну и порадовал!».

— Прошу, Ефросинья Петровна, доложите товарищам свое мнение.

— Мнение мое таково, — поднялась учительница, — произвести в школьном… бывшем школьном здании ремонт и некоторую перепланировку. А затем… затем вселить туда четыре семьи солдаток. О кандидатах, я думаю, не надо говорить — стоит лишь взглянуть в окно. Вся улица на виду. Чьи избушки скособочились да земле кланяются. Солдаток безмужних. Без мужицких рук двор не двор, всем известно. Цену, я слышала, уже определили — десять тысяч. Вот на четыре семьи и разделить. И на годы разложить, чтобы полегче было управиться с долгом.

Учительница села.

— Какие будут суждения? — обратился председатель к членам правления. — Кто желает выступить?

Наступило молчание. Его нарушил телефон. Звонок был долгим, настырным. Председатель снял трубку.

— Да, слушаю… Он самый… Того и вам желаю… Что вы говорите?! Вот радостинка-то! Конные сенокосилки пришли на склад, — сообщил Макар Дмитриевич суть телефонного звонка и разговора. — Так, так… А отсрочить нельзя? Никак… Понимаю… Понимаю… Сенокос на носу, такой товар с руками оторвут, понимаю, понимаю. Да, все дело в том, дорогой мой, что на счету нашего колхоза в банке… как бы сказать популярней… ноль целых, известное количество десятых…

Председатель сник. Первоначальная радость мгновенно сменилась унынием — уходили из рук очень нужные конные сенокосилки. Повесил Макар Блин телефонную трубку так, словно она была виновата в отсутствии на банковском счете «Страны Советов» денег. И «отбой» дал, будто хотел электрическим импульсом поразить того, кто находился на противоположном конце провода.

— Не выкупим до завтрашнего вечера, продадут другим. Восемь тыщ двести двадцать пять рублей шестьдесят девять копеек.

И повторил, как приговор, окончательный, не подлежащий обжалованию: