Альберт Усольцев - Светлые поляны

На белых лицах их светилось неописуемое торжество — сами мельницу пустили! Настолько они были увлечены пляской, что не заметили вошедших, а когда увидели, то спасаться бегством было уже поздно.

Григорий снял ремень и по праву отца приготовился врезать несколько горячих хотя бы сыну, Шурику. Но председатель остановил:

— Комэска был у нас в гражданскую… Его любимые слова при виде непорядка: «Наказать и разобраться!»

Григорий сначала и не понял, к чему это Макар Блин припомнил тут командира эскадрона.

— «Наказать и разобраться!» — многозначительно повторил председатель специально для Григория. — А мы сначала разберемся. Вы, друзья, зачем мельницу пустили?

— Интересно, — сказал Витька, оттирая Шурика от грозного отцовского ремня. — Интересно было, вот и пустили.

— На спор они! — добавила Доня.

— Тихо, ты! — зашипел на нее Шурик, выглянув из-за спины Витьки. — Больше с нами не пойдешь. Играй в свои тряпочки!

— А сами пустили? — словно все еще не веря происшедшему, спросил председатель.

— А то кто! — сказал Витька.

— Сила есть, ума не надо, — опять вставила Доня, предварительно встав за спину Григория.

— И никто вам из большаков не помогал? — продолжал допрос Макар Блин.

— Никто.

— Григорий, иди пока выключи все хозяйство за ненадобностью, а я с молодцами объяснюсь, — сказал Макар Блин.

Григорий ушел закрывать водяные створы.

— То, что вы самовольство проявили и волю… волю… — председатель не мог с наскоку выговорить сложное слово и потому достал блокнотик, весь испещренный записями, — и волюнтаризм, пустив агрегат на пустой ход, — отрицательный фактор! А за то, что самостоятельно и самолично справились с таким сложным делом — одобряю!

Словно зачарованные стояли ребята, не понимая — отругал их председатель или похвалил. Хорошо, что Витька догадался ответить такой же закавыкой:

— Спасибочки сказать — мало, а ба-алдарю — не выговорить.

Сейчас Макару Блину подошла очередь удивляться — что это преподнес малец. И глаза сверкают у шельмеца, словно маслом конопляным смазал.

Грохот стих. В завалочной появился Григорий.

Макар Блин расхаживал — то в выгребной ларь заглянет, наберет горсть буса, то кулаком по деревянному желобу постучит.

— Послушай, Григорий, мельница работала на холостом ходу?

— На холостом.

— Откуда тогда в ларе мука?

— Это не мука. Это называется бусом, — сказал Григорий. — Из щелок разных, из желобов, из рукавов — мало ли на пути засечек.

— Так-так-так, — пробарабанил пальцами по крышке ларя Макар Блин.

— Семь кило тогда у тебя не вышло? — спросил председатель.

— Семь.

— А перед молотьем ты все, как бы это сказать-выразиться, сучки-задоринки прочистил?

— А то как.

— А тебе не приходила мысль, что вот эти семь кило могли пойти на забивку щелей… По всем засечинкам расползтись. Ведь сиренчиковская засыпка была первой…

— Первой.

Григорий несколько помолчав, добавил:

— Вполне возможно. После первой засыпки вес идет не полностью. Но как это докажешь…

— Конечно, все, о чем мы говорим, пока… — Макар Блин опять вытянул на помощь блокнотик из кармана, — пока аргументум ад хоминэм… Понимаешь?

— Нет.

— В переводе с древней мудрости на нашу — доказательство, основанное на чувствах, а не на уликах…

— То-то и оно, — вздохнул Григорий.

— А вот мы проверим и докажем! — сказал председатель. — Мою муку все равно надо молоть. Ты сейчас с ребятами все ходы хорошенько прочисти, а я привезу пшеничку. Сконтролируем агрегат!

— Все равно ничего не изменится, надо ли? — нерешительно спросил Григорий.

— Надо! Надо, Гриша!

И Макар Блин зашагал к темнеющей Черемховке, на ходу поругивая областных электрических товарищей, выславших трансформатор непонятной скоростью. Старый вчера вообще перегорел.

За ночь они дважды чистили все ходы и желоба. Засыпали пшеницу, мололи, взвешивали — все выходило точно: на бус шло около семи килограммов.

— Ясно, — сказал наконец Макар Блин, снимая насквозь пропотевшую рубаху. — Так и доложу народу на утреннем наряде. А сейчас пойдем искупнемся.

Разгоралось летнее белое солнце, когда они, взмокшие и ошалевшие от ночной работы, вышли из мельницы, миновали плотнику, в густом вишеннике разделись и плюхнулись в парную от редкого нестойкого тумана воду.

Думали, что перваками пришли на берег, а тут голос из тальника услышали.

— Потишей мне, рыбу распугаете! — сказал Шурик.

С вечера ребята помогали им управляться с бусом, к полуночи уморились, и Григорий увел их в избу для приезжих, уложил на нары.

Когда Макар Блин и Григорий вышли из воды, на берегу, над костерком, в ведерке, вкусно булькотила уха.

— Друзья спят? — спросил Макар Блин.

— Витька и Мазеин в деревню за хлебом и солью убежали. Доня, пока вы купались, ваши рубахи состирнула.

На тальниковых ражинах дымились под солнцем рубахи.

Макар Блин и Григорий переглянулись.

— Нет, ты скажи, откуда в них столько… — Макар Блин никак не мог подобрать нужного слова. Прилежность — школьное. Трудолюбие — словно высохшая газета шуршит. Уважительность — сюсюканье в нем. Потянулся было за блокнотом с иностранными словами, да раздумал, разве на чужом языке можно об этом сказать. — Откуда в них столько большоты?! — тихо проговорил Макар Блин.

Это слово родилось неожиданно, он придумал его сам. Может быть, такое слово и существовало, но Макар Блин его ни разу не слышал и сейчас, придумав, немного испугался — слова-то профессора придумывают, а то и академики, а тут он составил, предколхоза с двуклассным церковноприходским образованием.

«Ну да ладно, — решил Макар Блин, — пускай не ученое слово, зато верное».

— Думается, все-таки от трудного времени, от войны, — сам ответил на свой вопрос Макар Блин.

Вернулись Витька и Вовка Мазеин. После того как последнего перестали звать Кито, он, казалось, даже повзрослел и посерьезнел. Принесли они свежего, только снятого с пода хлеба, соли, зеленого лука, огурцов, стручки гороха и даже один поспевший помидор.

Пока Шурик из лопуховых листьев сооружал скатерть на пень, что оказался рядом с кострищем, а Григорий выводил из мягкой тальниковой лозы шесть ложек, Витька заварил смородинный чай. Без смородинного чая полевой обед не обед.

С полей, обступивших Поцелуйку со всех сторон, повеяло слабым ветерком. Макар Блин сразу вздрогнул, весь напружился, ноздри его широко раздулись, глаза влажно заблестели. Тихо проговорил:

— Хлебушко, однако, подошел. Озимые приспели. — И, повернувшись к ребятам, добавил: — Что ж, за тепло вы хорошо отдохнули, пора и за дело браться, за уборку. Назначаю вас всех, кроме Дони, на сушилку. Должности: генеральные заместители первого сушильщика Григория Васильева.