Владимир Фоменко - Память земли

В комнату вошла Щепеткова.

— Председатель колхоза, — представил ее Конкин.

Настасья Семеновна спустила на плечи шарф, поздоровалась. Инженеры, ответив, молча смотрели на нее.

— Ваш колхоз этой весной должен быть убран отсюда, — сказал ей Петров, вынул сложенный носовой платок, развернул, высморкался и опять сложил вчетверо. Проделав это, снова повернулся к Щепетковой, сказал: — Дайте распоряжение вашей бухгалтерии поднять баланс — статьи, где у вас помечена стоимость артельных строений. А также принадлежащих колхозу садов, лесонасаждений и прочего.

— Государство, — добавил Голиков, чтобы Щепетковой все было ясно, — полностью оплатит вам за все, до единой палки и камня… А вы обязаны по-партийному помогать комиссии. Вы ведь член партии?

— Нет.

— Ну… все равно — беспартийный большевик! Кстати, кто у вас секретарь бюро?

— Черненкова, Дарья Тимофеевна, — ответила Щепеткова.

Сергей записал фамилию, посоветовал инженеру Петрову связаться с Черненковой, чтоб она выделила в комиссию представителя от колхоза. Затем снова повернулся к Настасье Семеновне:

— Вы должны постараться подготовить не только документы и хозяйство, но прежде всего жителей.

— Сделаем, — сказала Настасья Семеновна так, будто она каждый день переносила колхозы.

— Вот и хорошо. Действуйте, — оживился Голиков и, довольный, что все обошлось так просто, встал, протянул ей руку.

Настасья Семеновна неторопливо надела шарф, пошла в правление.

Около правленческого дома, необычно для рабочего времени, толпились люди, стоял колхозный грузовик, окруженный мужчинами. Увидев Щепеткову, все затихли.

— Приехали сваточки? — издали крикнул Настасье Семеновне заведующий молочным пунктом Ивахненко, подмигнув в сторону сельсовета.

Маруся Зеленская, стоявшая вместе с Ивахненко, подбежала к Настасье. Она уронила рукавицу и, не замечая, что уронила, сдавила Настасьину руку:

— Ну? Как же там?..

— Чего ты, Маруся, волнуешься? Комиссия как комиссия. Рукавицу подними. Дурочка! — Настасья Семеновна похлопала ее по плечу, подошла к грузовику, возле которого, опершись спинами о радиатор, курили мужчины. — Почему солому не возите?

Мишка Музыченко вылез из кабины и улыбнулся:

— Настасья Семеновна! А разве теперь нужно? Дело ж ясное, что дело темное.

— Простой машины, Михайло, — оборвала Настасья, — отнесем за твой счет. А вечером, как перевозишь солому, явишься ко мне в контору.

У крыльца протирал пенсне командированный, с которым Щепеткова познакомилась на свадьбе у Фрянсковых.

— Я хотел сообщить, — он кашлянул, — что закончил с библиотекой. Вам бы заключение подписать. Я понимаю, сейчас вам не до библиотеки…

— Отчего же не до библиотеки? — громко, с расчетом на окружающих, спросила Настасья, проходя в правление мимо женщин, дающих ей дорогу. — Одно другого не касается. Заходите, глянем, что там у вас с библиотекой.

Инженер Петров разложил на столе Конкина бланки, с которыми при описи хутора будет работать комиссия. Это были отпечатанные в типографии акты с чистыми, не заполненными еще графами, ведомости и нумерованные таблицы малых и больших форматов.

— Будем начинать, товарищ Голиков? — спросил Петров.

Работник комиссии Римма Сергиенко, девушка с тонкой шеей, с заложенными за большие уши волосами, молоденькая, как почти все только что окончившие техникум, сидела робко и тишком поглядывала в окно. По хуторской площади по снегу ходили гуси. Они были похожи на диких, потому что вытягивались на цыпочках к небу, махали размашистыми крыльями. У себя в Москве Римма не видела гусей на воле. Не видела и женщин с ведрами на коромыслах, а встречала все это лишь на картинках и фотографиях. Она не слушала Петрова, завороженно смотрела в окно. Через площадь шел по дороге трактор, волочил за собой на полозьях гору соломы, громадную, как двухэтажный дом, а навстречу двигалась подвода, запряженная быками. Быки были с широкими лбами, с белыми от инея мордами, из их ноздрей, точно из чайников, ударял пар. Возчик забежал быкам наперед, пытаясь своротить их, дать дорогу трактору, но быки не шли в глубокий снег, и здоровенный возчик со всего маху — раз, другой, третий — стал бить сапогом прямо в бычьи морды. Трактор спокойно ехал навстречу, спокойно — будто так и надо было бить животных! — глядел из кабины тракторист, а надо всем простиралось огромнейшее небо — бесконечное, равнодушное, совсем не такое, как в родной Москве. Чужой мир, в который привезли Римму и в котором она обязана теперь жить. Римме очень захотелось домой.

Под окном девчонка с голыми на морозе коленками и бородатый дед загоняли во двор выскочившего кабана. Кабан тряс широкими, как лопухи, багровыми ушами, обнюхивал и пихал рылом снег. Он был с такой страшной пастью, такой грузный, каких Рима не представляла иначе как в прочной вольере сельхозвыставки. Римма ни за что на свете ни на шаг не приблизилась бы к нему…

Она оглянулась, встретила смеющиеся глаза Конкина. Он наклонился и тихо сказал:

— Ничего, дочка, обойдется. Первый раз уехала от мамки?

— Первый.

— Молодец! Не надо бояться.

— Так я и не боюсь, я так просто.

— Вот и правильно, — легко согласился Конкин и пошел к двери на деликатный стук из коридора.

В дверях стояла Лидка Абалченко, уже принарядившаяся, в лиловом берете, закрепленном на одном ухе, с, голубым газовым шарфиком на шее. Она возбужденно, громко зашептала:

— Степан Степанович, народ не желает пускать на квартиры инженеров. Мол, чтоб и духу ихнего поганого не было.

— Ишь ты! — Конкин поднял брови. — А ну заходи, выкладывай.

Сергей Голиков с интересом смотрел на председателя сельсовета, который не пытался сгладить неловкость положения, тянул сюда эту деваху.

— Выкладывай, — повторил Конкин.

— Ой, Степан Степанович, — замялась Лидка, игриво поворачиваясь то к нему, то к инженеру и к Голикову. — Чего выкладывать? Ну, Фрянчиха, например, говорит: «Что ж я — переберуся до коровы, а им зал отдам, паразитам? Приснилися, говорит, мне эти квартиранты!»

— Вы, надеюсь, сообразили растолковать ей, что ей заплатят? — спросил инженер Петров.

— Да разве успеешь? Она ж и в хату не пустила! — Лидка обиженно поворачивала на всех свои круглые желтые глаза с намазанными черными ресницами. — Называется, культурная… прямо на улице разорялась: «Я, говорит, тебя так с порожков турну, что аж внизу хвостом накроесси».

— Хвостом? — переспросил Конкин. — Накроесси? — Он задумчиво покрутил головой и не выдержал, расхохотался: — Черт, а не Фрянчиха. Умеет же, проклятущая, сказать! Во, Любаша, свекруха у тебя! — подмигнул он секретарше и повернулся к Лидке: — Ты не сердись, Лида. Ты ж наш актив, умная девушка… Скажи лучше, что у Гуцковых и Руженковых?