Владимир Фоменко - Память земли

— Вот же она наша! Ну чего на молоденькую расшумелись? Пожалуйте, доченька, пожалуйте, сыночек, к столу.

— В президиум, в президиум! — подталкивал их Музыченко в голову стола.

В дом вошло начальство: председатель колхоза Настасья Семеновна — сноха самого Матвея Щепеткова. Рядом, неся в одеяле грудного ребенка, секретарь парторганизации, грузная, рыжая красавица Дарья Черненкова с мужем, колхозным бухгалтером, и с ними какой-то интеллигент-командированный, утром только приехавший из области проверять сельские библиотеки. Будто извиняясь, что нарушил тесный круг, он деликатно задерживался у порога, протирал квадратные стекла пенсне на тонкой золотой пружинке.

— Давайте, — бесцеремонно подталкивала его Дарья, оправляя свои червонные, мелко завитые волосы. — Знакомьтесь с хозяином. Лучший в районе полевод-опытник, вроде бы наш Мичурин… А на невесту гляньте! Вы ж хоть пожилые, а небось интересуетесь посмотреть на молоденьких казачек?.. Вот она вам — настоящая казачка! Секретарь нашего хуторского Совета. Покажись, Люба!

— Хватит тебе девчонку выставлять, — сказала Щепеткова, отводя Любу в сторону, даря ей газовую косынку с несорванным артикулом и ценой.

— А для тебя, Василь Дмитрич, — по отчеству повеличала она жениха, — подарок за мной. Получишь, если в город не сбежишь, останешься в колхозе.

Настасье Семеновне, худощавой смуглой женщине, было лет тридцать восемь — сорок, но держалась она пожилой: может, по своей должности, может, по давнему уже вдовству. Ее девичьи заостренную небольшую грудь обтягивала шелковая кофточка. Темные брови, плотно сросшиеся на переносье, делали лицо мужским, строгим; волосы с пробором посередине были черны и тоже строги, и эту строгость не нарушали ни маленький привздернутыи нос, ни две пунцовые родинки — одна слева, в уголке губ, другая на щеке, ближе к виску. Щепеткову почтительно окружили мужчины, заговорили о колхозных правленческих делах.

— Гостечки, да хай оно все горит, после обсудите! — суетилась Фрянчиха. — Настасья Семеновна, проходитя к столу! Гостечки, проходитя!

Парторг Дарья Черненкова положила младенца на парадную кровать в зале, кинула своему тщедушному мужу стеганку вместе с шалью, осталась в блестком бордовом платье, открывающем круглые плечи, полную, молочно-белую, как у всех рыжих женщин, шею. Она ладонями оглаживала на себе платье, показывая ахающим женщинам фасон, и, довольная впечатлением, поворачивалась спиной и пышным крутым боком то к ним, то к трюмо.

На столе соленые арбузы, рубленая гусятина и целиком отварные куры, таз с крутыми яйцами горой, кисти маринованного винограда в ржавчине неотмытой горчицы, тарелки десертного горячего киселя…

Начальство усадили рядом с молодыми. Гостям растянули по коленям чистые полотенца. Щепетковой отдельное.

— Ну! — торжественно встал Фрянсков-отец, взялся за припотелую бутыль и осторожно, чтоб не задеть тарелок с яствами, приподнял от стола.

В минутной тишине, булькая в горлышке бутыли, пошло по стопкам вино.

сразу в голос запела Зеленская, кивая женщинам, и те, хоть уже бессчетно после собственной свадьбы пели эту песню, мгновенно посерьезнели, вспомнив свою давно отыгравшую молодость, собственное девичье волнение, когда пели им, невестам, эти слова. Женщины подняли постаревшими, огрубелыми пальцами полные стопки, тоже, как и Зеленская, сразу в голос взяли:

— О! — специально дождавшись в песне этого момента, вскочил дед Лавр Кузьмич, выдернул из-под гимнастерки крахмальную простыню, развернул на ширину рук: — Бери, Люба, на мягку постель! Тебе с Василём неделимый хвонд. Не боись, лей кровь, это не фронт.

Люба подхватила кинутую через стол простыню и, не зная, что же с ней делать, чувствуя, что мучительно краснеет, глядела на тетку Лизавету, на хохочущие лица мужчин и женщин. Щепеткова перестала улыбаться, подняла на невесту глаза, засиненные понизу сеткой мелких, жатых морщинок.

— Не красней, Люба, — вздохнула она, — бери, девка, на счастье. Сколько там его — нашего бабьего?..

Она провела ладонью по лицу, по своим черным, туго зачесанным к затылку волосам, снова улыбнулась.

— Так что? — спросила она. — Значит, за молодых?

— Правильно! — забалабонил Музыченко. — Выпьем и начнем, товарищ председатель, а также члены правления и рядовые колхозники, дегустировать витамины. Сальце́, — ударял он на «це», — мясце́, маслице́…

К вечеру гулянье кипело. Все уже галдели, целовались, когда с улицы вошел вдруг рослый, с плавной горбинкой на носу мужчина в хромовом пальто и полковничьей папахе. Первым шагнул навстречу заведующий молочным пунктом Ивахненко, знавший в лицо все районное руководство.

— Та-а-аварищ Орлов! — изумленно-радостно воскликнул он. — Откудова у нас в хуторе?

Услышав фамилию председателя райисполкома, подбежала Фрянчиха, затарахтела в тихой от оборвавшихся голосов комнате:

— Вот же дорогой гостёчек! Вот спасибо! Раздевайтесь, давайте пальто, шапочку.

— Здравствуйте, товарищи! Что это у вас?

— Сыночка женю, — прочувствованно сказал Фрянсков и, подходя, качнулся. — Первого моего, старшенького.

— Ну-ну! — Орлов одобрительно кивнул. — Семья — великое дело. Поздравляю. — Он поднял большую мускулистую руку, помахал всем. — А мне бы вас, товарищ Щепеткова. Дело есть…

Но его раздели, усадили рядом с Настасьей Семеновной, налили вина.

— И вы, гостечки! Еще перекусим, садитесь с дорогим гостем, — суетилась Фрянчиха, несла в особой тарелке холодец из гусиных потрохов. — Кушайте, товарищ Орлов, это нежное, само раз под вино.

— Да чего там с тем вином чертоваться? — подскочила Дарья Черненкова, двинула по столу к Орлову полную до краев, плеснувшуюся кружку водки. — Пейте! Я баба, и то сколько выпила!

— Сколько же? — морщась от водочного запаха, не умея сдержать брезгливости, спросил Орлов.

— А я и не сосчитаю! Нема ж высшего образования! — смеялась Черненкова рыжими, золотыми глазами.

— Легче ты с водкой, Даша, — стоя за ее спиной, шепотом просил муж-бухгалтер. — Тебе ж дитё кормить.

— Нехай. Оно у нас казачье, трехпробное, — басом хохотала Дарья.

— Товарищ Орлов! За нашего жениха выпейте, — просительно прижимал Фрянсков руку к лацкану пиджака. — Это же спирт, медицина.

— А то величать будем, тогда гроши выложите! — загудели, подталкивая друг друга, женщины и, решительные, вожделенно оглядывая статного Орлова, начали обступать его.