Владимир Фоменко - Память земли

Мария Зеленская схватила из миски с соусом ложку, повелительно взмахнула над головами:

— Пой, девчата, величанье!

— Маруська, черт, ложкой обкапаешь!

— Красивей будете, на то свадьба. Пой!

тонко завели женщины. Зеленская быстро нагнулась к Щепетковой, и та шепнула: «Борис Никитич».

— Бабы! — как молоденькая, пискнула Фрянчиха. — Виноград-то наш пришли без жинки. Кого ж им петь ягодкой?

— А меня! — крикнула Черненкова. — Тю! — Она махнула рукой на мужа. — Нехай не ревнует к начальству.

Выдернув из-под хлеба блюдо, женщины двинулись к Орлову.

— Бросьте, бабы, — заикнулся было Фрянсков-отец, но его отпихнули, защебетали перед Орловым:

— Борис Никитич, за величанье.

— Что́ — за величанье? — не понял Орлов.

— Посеребрить.

— Бросьте же! — снова вмешался Фрянсков, но его опять оттиснули, окружили Орлова хохочущим, агрессивным кольцом.

— Нам, девчатам, на конфеты, товарищ председатель райисполкома.

Орлов достал кошелек и, замешкавшись, белыми пальцами вынул десятирублевую бумажку, положил на блюдо.

— О-ой!.. — разочарованно заохали кругом. — Такой кавалер, а за ягодку скупится.

Орлов вынул еще двадцать пять.

— Во! — одобрили женщины. — А теперь целуй свою ягодку.

Единственный трезвый среди пьяных, Орлов замялся, но Черненкова сама притянула его, смачно чмокнула в губы, и все, с полным уже основанием, потребовали:

— Теперь пей!

Вконец опешивший Орлов оттолкнул водку.

— Мужчины пошли… — Черненкова сожалеюще-презрительно сощурилась. — Глядите, руководители, как мы, бабы, гуляем!

Она единым духом осушила кружку, вскочила на застонавший под ней табурет:

— Девочки, гопака!

Никто мигнуть не успел, как Зеленская и сама Фрянчиха очутилась в кухне, на горячей плите, затопали туфлями, осыпая кирпичи с кусками беленой глины.

выкрикивала Фрянчиха под одобрительный свист гостей и напирающих из коридора любопытных. А под Дарьей Черненковой табурет ходил, точно живой: над людьми вспрыгивали в танце Дарьины плечи, грудь, могучие, обтянутые шелком бока и бедра.

— Давай, давай, чем бог послал! — подбадривали снизу.

— У нас, товарищ председатель исполкома, — кричал на ухо Орлову дед Лавр Кузьмич, — бабы как разойдутся, так, если летом на дворе дело, и на крышу танцевать лезут, сатанюки! Ей-богу. А какая, вроде Дашки Черненковой, гладкая, верхи вскочит мужчине на шею, зажмет ему этими вот местами мордасы и выкаблучивается там для смеху — не скинешь. Станичное гулянье, товарищ председатель!..

— Умеет повеселиться русский народ, — без большой уверенности заметил Орлов почтительно подсевшему к нему Ивахненко и поднялся, отыскивая глазами папаху и пальто. — Выйдемте на пару минут, — официальным тоном сказал он Щепетковой, — у меня к вам разговор есть.

Из Сталинградской области, от Потемкинской и Верхне-Курмоярской станиц, течет Дон вниз, к Цимле, широкой долиной — займищем. Веснами долину целиком занимает взбухающая река, разбрасывается шириной на десять, а то и на пятнадцать километров. Будто в искупление нищенской сухости степей, обступивших займище с востока от Сталинграда, а с северо-запада — от Средне-Русской возвышенности, все здесь до заморозков зелено, до отказа напоено водой оставшихся после разлива озер, ериков, проток, лопатин, не пересыхающих ни в какую жару.

Староказачьи, теперь колхозные и совхозные, станицы лежат и по левому, низкому, берегу, но чаще оседлывают высокий, правый, сплошь покрытый виноградниками и садами яблонь, жердел, слив, алычи, тютины. Дома в большинстве двухэтажные. Первый этаж — низы — каменный; второй — верхи — деревянный, обшитый шелевкой, опоясанный балкончиками на тонких столбах. В половодье там, где улицы лежат в низинах, первые этажи до самых потолков заливает вода, а когда разлив спадает, освобожденные низы снова обживаются. Они все лето хранят запах Дона, похожий на запах разрезанного арбуза, и в палящий августовский полдень хорошо там — в сырой сумеречной прохладе — подремать вернувшейся из садов хозяйке.

Каждый год перед Первым мая верхи мажут охрой, а чаще синькой или присиненным мелом, отчего весь дом приобретает весенний, небесно-голубой вид.

За послевоенную пятилетку улицы переполнились стрекотом мотоциклов. Всякий хозяйственный мужчина, особенно из рабочих МТС, ездит на «ИЖ-2» и на работу, и в контору заверить справку, и даже на огород, устроив позади себя на резиновом сиденье супругу с ребенком, повесив на руль ведра, отсвечивающие на солнце блестящими цинковыми боками.

Казаки здесь еще с первых лет коллективизации смешались с приезжим народом, давно приобрели новые слова, привычки и одежду: в праздники городскую, в будни любую удобную для фермы или трактора. Конь вороной и девушка у плетня присутствуют только в стихах из местных газет и альманахов. Синие фуражки с красными околышами увидишь здесь лишь на артистах ансамбля донской песни и пляски, когда ансамбль приезжает на уборочную в клуб передового района. Само слово «казак» выветрилось из официального обихода, так как нигде никаких преимуществ не имеет, нив одном служебном документе не отражается.

И все же крепко живет здесь особенный, станичный дух. Легче работается тут вновь прибывшему секретарю райкома или директору виноградарского совхоза, если он казак. Даже не определишь, откуда узнают, а только обязательно явятся к нему через день-два какие-нибудь местные работники заготбазы или семфонда, переминаясь у стола, как бы между делом спросят:

— Это ваш папаша, Петро Ильич Гуров, в хуторе Богатыревом учитель?

— Он.

— А мамаша нижне-терновская?

— Терновская…

— Ага! А мы ж думаем: какой это до нас Гуров прибился? Ну, значит, мы, собственно, так. — И попятятся из кабинета.

А через неделю весь район знает, кто такой Гуров, и любой старожил изо всей силы старается не подвести человека. «Наш!..»

И не только природные рядовые станичники или районное, среднего полета, начальство уважает свой родовой корень. Нередко какой-нибудь ученый-мелиоратор из Новочеркасска, а то и приехавший со студентами на промеры Дона профессор гидрологии, если зайдет разговор, не без гордости сообщит о себе:

— А как же? Казак! — И, поправляя пенсне, явно щеголяя, добавит: — Потемкинский юрт, хутор Чаусов. На виноградах вырос…

О виноградах говорится не зря. Одно слово — цимлянские! На десятки километров тянутся они вверх и вниз от Цимлы — и по-над самым Доном, на кремневатых обрывах, и возле отдаленных хуторов, вдоль многочисленных ериков, что стекают к займищу.